Тося вылез из своего угла и стал натягивать валенки.
- Ну, давайте одеваться, - сказал он.
Но ни Алешину, ни Марусе одеваться было не во что… Маруся зябко пожалась: «морозы-то какие пошли».
Тося натянул валенки и, надевая пальто, сказал:
- Вношу на обсуждение другой проект. Вместо того, чтобы вам расходиться по вашим общежитиям – идите спать ко мне, близко, отсюда минут пять, а я сюда переберусь – не прогоните, дядя Ваня? Место у вас есть, а живете вы все равно отшельником.
- Ну, конечно, валяйте…
- Ну, вот, хоть одну ночь… поспите, как следует… Ну, катимся…
Алешин как подымался из-за стола, так и застрял. Осмотрел несколько растерянным взглядом меня, Тосю, а больше всего Марусю и сказал только: «Ай, да спасибо… Идем, Рябушка, что ль?»
Марусино личико вспыхнуло кумачом:
- Да не, не надо, я уж к себе поеду. Тоже – выдумали…
- Что, и у вас, Маруся, буржуазные предрассудки? – съязвил я.
- Никакие не предрассудки. Ну, я, конечно, его жена, какие там предрассудки. Всякий понимает…
- Всякий понимает, - вмешался Тося, - что вам и обняться-то негде…
- Пойдем уж, Рябушка, - Алешин положил на марусино плечо слегка дрожащую руку. Я смотрел на Марусю с ироническим ожиданием.
Маруся тряхнула головой, как бы отбрасывала что-то. Потом быстро протянула мне руку.
- Ну что ж, пойдем. – Лицо ее все еще было залито кумачом. В глазах были вызов, смущение и предвкушение ночи, - вероятно, первой – не на канцелярском столе курьерской комнаты ЦК ВЦСПС.
* * *
Тося вернулся минут через двадцать. Молча достал из кармана пальто бутылку водки и стал стягивать с себя валенки: «спать еще не хотите?»
Я спать еще не хотел. Пока Тося отводил молодоженов в их брачный чертог – Тося имел отдельную комнату – мне в голову лезли всякие мысли об этой, вот, кондовой русской силе, безумно растрачиваемой голодом, перенапряжением, бездомностью и еще чорт его знает чем. Каких бы ребят дала стране вот эта парочка, если бы она жила в более или менее нормальных условиях. А тут?…
- Почти год ребята женаты фактически – а и поцеловаться негде, - сказал Тося. – Думаю, что сегодня у них – первая брачная ночь. Ну, и житье. Не жизнь, а жестянка.
- А вы об этой жестянке с вашим папашей не говорили?
- Говорил. Он и сам знает. Папаша мой парень хороший. Ему бы выпить, закусить, да поволочиться. В остальном он разбирается мало.
- А в ЦК партии все-таки попал?
- За послушание. Только такие теперь и попадают.
- А вы не боитесь, что его, в конце концов, повесят?
- То есть, это после переворота?
- Да, после чего-нибудь в этом роде.
Тося презрительно поморщился.
- Никакого переворота не будет.
- А в случае войны?
- Войны пока не будет. Водку будем пить?
- Нет, не буду – закусывать нечем.
- Ну, ладно, пусть подождет. Никакой войны пока не будет, - продолжал Тося. – Я, знаете, часто бываю у своего папаши, собираются у него всякие партийные киты, так что в курсе дела… С кем мы можем воевать всерьез? От Японии откупимся, отдадим КВЖД, отдадим Владивосток… А на западе? C кем воевать на западе? Польша – не противник. Польшу пройдем, как по пустому месту. А за ней Германия с ее социал-соглашателями, с германской компартией***. Так что, видите ли, И. Л., разговор идет не о перевороте, а о мировой революции.
- А вам она очень нужна?
- Мне она ни к каким чертям не нужна. Но сейчас пущена в ход машина этой революции – лучше присобачится к ней. Вы красную армию знаете?
- Немного…
- А я вот каждый год отбываю сборы в инженерных войсках. Страшная машина. Вы себе и не представляете, какая машина.
- Но за этой машиной нет тыла, нет населения.
- Ну, это можно сказать и так, можно сказать и иначе. Я, например, в армию пойду.
- Почему?
- Во-первых, это будет единственное место, где не будут помирать с голоду. Во-вторых, у меня есть что защищать.
- Ваши удочки?
- Нет, не удочки. Ну, например, отца, брата – они у меня оба в партии. Ведь в России есть никак уж не меньше миллиона человек, которые твердо уверены в том, что в случае переворота их повесят. У этого миллиона есть еще миллионы родных… Потом – народ изголодался – просто попрет, чтобы пограбить буржуазию…
У меня было достаточно оснований, чтобы не спорить с Тосей относительно того, что будет делать русский народ в случае войны, да едва ли и сам Тося имел по этому поводу какие бы то ни было иллюзии… Но Тося принадлежал к числу тех подсоветских людей, которых сама жизнь загнала в тупик: направо пойдешь – голову отрежут, налево пойдешь – тоже голову отрежут. Выбор невеликий. Я посмотрел на Тосю не без некоторой иронии. Тося запустил обе пятерни в свою густую шевелюру, откинулся на спинку кресла и некоторое время молчал. Молчал и я.
- А все-таки какой вы оптимист, И. Л., - сказал он… - Народ? Что вы думаете, народ? Вот вы возьмите этих двух… Вот – оба голодают, живут чорт их знает как, и целуются чорт знает где. Вот, представьте себе, власть даст им вместо общежития – ну, чулан какой-нибудь, вот вроде того, что у вас под лесенкой… Ну… и по два килограмма хлеба вместо пятисот грамм. Будут чувствовать себя на седьмом небе… Знаете, И. Л., между карасем и человеком не такая уж большая разница… Сколько веков карасей на крючки таскают, вопрос только в наживке. Вот дадут нашим комсомольцам наживку: буржуйские сейфы – это вам не мужицкая свинья. Пойдут, И. Л., пойдут. И еще как. Война – всегда грабеж. А тут под этот грабеж идеологические основания будут подведены… А наш брат, кацап, повоевать любит… хотя и богоносец… Это еще длинная будет история… Еще пойдем мы и по Берлинам и по Парижам – не в первый раз…
- С мировой революцией?
- Будет написано мировая революция. А произноситься будет: сарынь на кичку. При такой перспективе – лучше уж быть в строю. У тех – кто будет с кистенями. Простой расчет…
- Видите ли, Тося, в подавляющем большинстве случаев сарынь на кичку кончается плохо.
- Н-да, - сказал Тося, - производственный риск, но раз уже взявшись, нужно.
- А вы-то за что, собственно, брались?
- Да за разное… Дурак был, что из Англии вернулся. Терпеть не мог никакой государственности вообще… А социалистической в особенности, - вдруг признался Тося. – Хорошо в Англии – государство, конечно, есть, но оно никому себя в нос не тычет.
Тося смотрел в потолок – что как-то не шло к его длинной, сухой и жилистой фигуре. Помолчали.
- У меня, - продолжал Тося, - расчет совершенно ясный. Резня приближается. Зачем я буду трепаться на заводе? Нужно быть тренированным – вот я ловлю рыбу, живу на чистом воздухе и, так сказать, коплю силы… Чтобы к нужному моменту быть сильнее других. Вот-с как…
Тося действительно был на много «сильнее других».
- И вам эта сила только для собственной шкуры нужна?
Тося ответил несколько уклончиво.
- Ну, а что с того, что вот ваш этот протеже – еще лет пять и сгниет окончательно.
- Ну, этот-то не сгниет…
- Да, - согласился Тося, - он-то, пожалуй, не сгниет. Плечи у него крепкие. Голова дубовая, работает медленно, но докапывается до сути… Нет, пожалуй, и с Алешиным сорвется: докопается, а докопавшись, пойдет переть этаким медведем, ничего перед собой не разбирая. Ну, и свернут ему шею. Ничего не поделаешь – много еще шей будет сворочено… Пойдем что ли завтра на Святое озеро? – Я там со сторожем сговорился, прорубей нарубили, окунь лезет, как по именным приглашениям. Очень, знаете ли, интеллектуальное занятие – пасти баранов и поддевать на удочку. Вы не находите? Ну, вы – оптимист…
* * *
Одно время оба молодожена как-то исчезли с моего горизонта. Мне приходилось много ездить по России; к себе домой я заглядывал только урывками. Очередная встреча с Алешиным состоялась в совсем неожиданном месте: на Магнитострое.
Магнитострой в те времена представлял собою какую-то гигантскую кашу разрытой земли, новороссийского цемента, импортного оборудования, размеченных строительных площадок, экскаваторов, бараков и тысяч людей, набранных и согнанных буквально со всех концов земного шара.
Бок о бок с тридцатью тысячами заключенных и ссыльных, питавшихся гнилой картошкой и мякинным хлебом, по постройке разгуливала тысяча «иностранных специалистов», для которых были построены отдельные дома, кооперативы, столовые, бани и даже теннисные площадки. «Инспецы», одетые с иголочки, воровато, бочком, старались проскользнуть мимо рабочих и арестантских бараков, сопровождаемые нелестными умозаключениями русских рабочих и заключенных.
Я приехал на Магнитку в качестве «экономиста-плановика» некоего заведения, которое было призвано «учитывать и обслуживать» иностранных рабочих и специалистов – заведение называлось Инбюро ВЦСПС. Попал я туда вследствие любопытства своего, а также вследствие знания иностранных языков. Иностранные языки были не очень нужны – достаточно было знания еврейского жаргона, а его-то я как раз и не знал.
Иностранные эти специалисты представляли собою зрелище поистине феерическое. Там были закройщики нью-йоркского гетто, фигурировавшие в качестве металлургов, пражские парикмахеры, объявленные специалистами по кладке доменных печей, какая-то банда цирковых артистов, которая даже и специальности никакой выдумать не успела – так просто болталась и в гомерических размерах лопала икру (икра стоила на доллары – 25 центов кило, а иностранцам платили долларами) и в еще более гомерических размерах пила водку – водка стоила 12 центов литр. Рядом со знатными иностранцами население бараков – вольное и невольное – вымирало от гнилой картошки, дизентерии – а то и просто от голода…
Это было мое первое знакомство со знатными иностранцами на стройке. Несколько позже я притерпелся, и последующие происшествия меня волновали не очень. В числе же этих происшествий было и такое:
Харьковский отдел нашего «Инбюро» прислал в Москву «совершенно секретное» донесение, из которого как-то весьма неясно можно было уловить, что с американскими рабочими, приглашенными на стройку харьковского тракторного завода, дело обстоит нехорошо: пьют водку и скандалят. Меня направили «на расследование». Ничего расследовать я не успел: пока мне выписывали командировку и железнодорожный билет, пока я доехал до Харькова – харьковское ГПУ само разрубило гордиев узел американских специалистов.
Под этой маркой в Харьков попала группа чикагских гангстеров. Не знаю, что именно привлекло их к тракторному строительству: то ли американская Америка показалась им тесной, то ли в СССР надеялись они открыть новую Америку. Во всяком случае, приехав сюда по договору с советским правительством и поселившись в специально построенной для них вилле, они, видимо, обнаружили, что ни грабить, ни похищать здесь нечего. Заперлись в своей вилле и предались необузданному пьянству и в пьяном виде – стрельбе по прохожим. Вежливо пришло ГПУ – с иностранцами оно старается обходиться вежливо. ГПУ было принято по всем правилам этикета Дальнего Запада, где, по О’Генри, - «друзей встречают гвалтом и пинками, а врагов – спокойно и сдержанно, как это требует правильный прицел»… Расчет на прицел оправдался. Американским специалистам пришлось убедиться в бесспорном преимуществе советского ГПУ над американской полицией. После некоторой стрельбы – подъехала батарея, виллу разнесли ко всем чертям, а обитатели ее были расстреляны тут же, на развалинах. Словом, я приехал к шапочному разбору, и мне, в качестве «экономиста-плановика», оставалось только подсчитать убытки: они равнялись что-то полутораста тысячам долларов.
На Магнитке гангстеров еще не было. Но было около тысячи парикмахеров, закройщиков, комиссионеров, которым власть платила в долларах, кормила в инснабах и которые начинали смутно подозревать, что авантюра эта может кончиться не столь блестяще, как это казалось из Нью-Йорка. Она и кончилась не столь блестяще: большинство их потом переправили в Биробиджан, в «еврейскую республику», к северу от Амура – в тайгу, в комариные болота – не многим лучше беломорско-балтийского лагеря.
Мое положение было несколько неудобным. Как-никак я был представителем этого самого «Инбюро», и поэтому именно мне тыкали в нос: «подобрали, дескать, работничков». Я их не подбирал – чорт его знает, кто именно их подбирал. «Работнички» околачивались по стройке и усиленно наверстывали лишения сухого закона. Временами кто-то из них сваливался с лесов, временами кого-то подбирали с проломанным черепом. «Вольные» рабочие и полувольные инженеры ругались неистово. Инженеры, работавшие, как на каторге, и мечтавшие только об одном: как бы сесть в тюрьму так, чтобы это не пахло расстрелом, - питались только хлебом и кашей, а нью-йоркская рвань ела икру и рябчиков. Убийства стали принимать систематический характер, и я был занят изобретением предлога: как бы этак обеспечить себе безопасное отступление в Москву.
Такого рода занятия несколько предрасполагают к рассеянности. Погруженный в стратегические мои размышления, я бродил по стройке и остановился около какого-то парня, который сидел на пустой бочке из-под цемента и срисовывал гигантский подъемный кран: зачем ему это понадобилось? Парень почувствовал чье-то присутствие, обернулся ко мне, и я с изумлением узнал в нем Колю Алешина: - «А вы как сюда попали?»
Алешин бережно положил на землю лист фанеры с пришпиленной к нему бумагой, поднялся, пожал мне руку и медлительно объяснил, что он попал сюда в составе «ударной бригады художников», которая должна была на бумаге и холсте увековечить строительный героизм Магнитки. Героизмом от Алешина не веяло. Он похудел еще больше, вместо прежнего сюртука на исхудавших его плечах болталась измазанная «юнгштурмовка», на меня он смотрел как-то укоризненно и неодобрительно. Я спросил о Марусе. Вместо ответа Алешин пожал плечами: - «А при чем тут Маруся? Вы, товарищ Солоневич, говорят, вот этих самых иностранцев сюда нанимали»…
Я постарался объяснить Коле, что к найму «этих самых иностранцев» я не имел и не имею решительно никакого отношения. Алешин мне не поверил: на мне был новенький заграничный туристский костюм – рубашка с «рейсфершлюссом», каковой рейсфершлюсс всякий встречный и поперечный норовил пощупать и подергать (я собирался было брать по полтиннику за показ), а на животе болтался в чехле из желтой кожи фотоаппарат, приобретенный путем, уже известным читателю. Все это вместе взятое не внушило Коле никакого ко мне доверия. Он нагнулся, поднял свой фанерный лист, ушел, не прощаясь, и, уходя, буркнул:
- Своих пьявок мало – так еще и жидов понавезли…
* * *
Я кое-как выкрутился. Для того, чтобы уехать из Магнитки, нужно было иметь специальное разрешение местного ГПУ – это было сделано для того, чтобы предотвратить побеги инженеров и рабочих с этой героической стройки. ГПУ перед тем, как дать это разрешение, запрашивало соответствующее разрешение в Москве -– в данном случае мое Инбюро: считает ли соответствующее учреждение, что товарищ Х., командированный им на Магнитку, свое задание уже выполнил?…
