Но мое внимание временно было отвлечено Колей Алешиным. Он стоял этакой тумбой у окна и рассматривал набросанный художником Алескеевым (Алексеевым?) проект какого-то спортивного диплома. Вид у него был вдумчивый. Я полагал, что Алешин мне кое-чем был обязан и что ввязываться в это ему не следовало бы.
- А вы-то как сюда попали?
Алешин поднял на меня светлые и прозрачные свои глаза:
- А здорово нарисовано, тов. Солоневич, ей-Богу, здорово… Когда это я так научусь рисовать.
И тщательно и бережно свернул лист в трубку.
Я пожал плечами и обернулся к столу. На столе, сидючи боком, в каком-то сладострастном изгибе сидела, оказывается, Сашка. На презрительно оттопыренной губе висела папироса, между низким лбом и квадратной челюстью торжествующе угнездились ехидные гляделки. Потом их торжествующий блеск потух, и Сашка сказала деловым и сухим тоном – тоном неумелого допроса:
- Что это у вас, тов. Солоневич, план этот вредительством попахивает…
«План» оказался проектом водной станции. Увы, из-за этого проэкта я в самом деле месяцев шесть тому назад чуть было не сел в ГПУ. Проэкт стандартной водной станции с десятиметровой вышкой для прыжков был разработан лучшими специалистами Москвы и, во избежание лишней волокиты по комиссиям, утвержден лично мной. Станции были построены. И вот – в «Правде» телеграмма, что в Сталинграде построенная мною водная станция при первом же испытании обрушилась, «погребая в воду свыше восьмидесяти человек». В воде, впрочем, не погребен был никто – всех вытащили. Меня же потащили в ГПУ. С великим трудом было выяснено, что сталинградские профсоюзники на плавучей станции вышку для прыжков использовали в качестве трибуны для почетных гостей. Почетных гостей набралось около сотни – вышка, понятно, опрокинулась. На следователя ГПУ особое впечатление произвел председатель местного исполкома, который попал в воду и, не умея плавать, был вытащен пловцами, приведен в чувство и, по оказании ему первой медицинской помощи, оказался просто-напросто пьяным и в пьяном виде утверждал, что станцию построили иностранные диверсанты…
Выяснил все это не я сам. Это выяснила спортивная газета, которая дала телеграмму своему корреспонденту, корреспондент ответил, добрые люди из газеты сейчас же позвонили в ЦК, и из ЦК Валхар позвонил в кабинет того же следователя, который в данный момент настойчиво выяснял мое социальное происхождение, но председатель исполкома привел следователя в юмористическое настроение, и я был с миром отпущен домой.
Положение несколько прояснилось: очевидно, Сашка или кто-то другой, с большим запозданием прочли эту телеграмму в «Правде» и, не спросясь броду, полезли в воду. Я сказал коротко и стенографически:
- Мандат?
Сашка полезла за свой бюстгальтер и вытащила мандат – он был подписан какой-то совсем завалящей комсомольской ячейкой. Я пробежал глазами этот мандат, молча повернулся и пошел к Валхару.
Валхару было передано содержание давешней моей перепалки с Сашкой. Голой истины я не очень придерживался – было сообщено, что так работать вообще нельзя – ну его к чорту – ГПУ все выяснило, а тут еще какие-то сопляки путаются, и был сделан намек, что в числе прочих бумаг, вытащенных активистами из моего стола, есть, например, список распределения долларов на фотоаппараты и винтовки и список распределения фотоаппаратов и винтовок среди членов ЦК ВЦСПС и прочих весьма ответственных лиц.
Не знаю, какие именно соображения подействовали на Валхара сильнее всего, но подозреваю, что самоснабженческие списки оказались решающим фактором.
- Постойте, - сказал Валхар, - я к Фигантнеру пойду.
Фигантер был председателем союза. Через минуты две Валхар вышел обратно: пойдем. Пошли. Валхар – впереди, я – сзади. Пришли в мою комнату. Сашка все еще смотрела на проект станции – как баран на новые ворота, остальные активисты шуршали многочисленными бумагами, уже разбросанными по столу и по полу.
Валхар посмотрел на все это удавьим взором.
- С ячейкой ВЦСПС согласовали?
Сашка, вероятно, не знала, что обследование некоторых отраслей требовало специального согласования с некоторыми специальными заведениями.
- С какою это ячейкой? – спросила она еще несколько заносчиво, но не без тревоги в голосе.
- А, с какой? Сейчас вам покажут – с какой.
Постояли. Помолчали. Сашка беспокойно ерзала на своем фундаменте и не знала, что ей говорить. Через минуту в комнату вошли два агента ГПУ – из постоянно дежурившего во «Дворце Труда» взвода.
- Вот, товарищи, эту компанию арестовать для выяснения личностей – тов. Фигантер даст потом специальные указания.
Служащие ГПУ все были членами союза советских и торговых служащих, поэтому между ГПУ и ЦК союза был некоторый специальный контакт.
Один из агентов ГПУ сказал: - «пожалуйте, товарищи?»
Сашка изумленно положила на стол проект станции и, оглядывая нас всех, растерянно забормотала:
- Позвольте, как же это – мы же по поручению ячейки…
- Ничего, товарищи, не беспокойтесь, там все выяснится – пожалуйте.
Компания «пожаловала». Валхар успел перехватить Алешина:
- А вас какой чорт сюда ввязал? Этого – оставьте, - обратился он к агентам. Алешина оставили, и он уныло и недоуменно побрел в свою курьерскую, сероятно, размышляя о полной для него непонятности советских взаимоотношений в Москве. Сашка же не удержалась и, уходя, обернулась и потихоньку, на уровне бедра, показала мне кулак.
* * *
За обещанными лыжами Маруся ко мне все-таки зашла. Вид у нее был достаточно робкий. Разговор начался с извинения за Сашку: «сама она ко мне прицепилась, неловко было не взять, вы уж не обижайтесь».
Марусю лыжами я снабдил. И сравнительно хорошими лыжами. На моем складе их было тысяч пять пар, всегда можно списать десяток пар «на поломку». Акт о поломке будет подписан товарищами, которые тоже по паре лыж получили. Это в общем не хитро. И поскольку вот на таких поломках, утечках, усушках, утрусках и пр. построен весь советский быт – все это как-то само собою разумеется и не только «вольтерианцы», но даже и ГПУ против этого не протестует…
- А, можно, я к вам как-нибудь с мужем приеду?
- Приезжайте с мужем.
* * *
В один из очередных выходных дней Маруся появилась в Салтыковке со своим мужем. Муж, к моему великому удивлению, оказался Алешин. На этот раз он был несколько менее малоречив, чем в наши предыдущие встречи: поблагодарил меня за давнее мое участие в его судьбе и извинился за недавнее его участие в налете «легкой кавалерии». Я всмотрелся в Алешина повнимательнее. От прежней «крови с молоком» не осталось и следа, прежний долгополый сюртук был переделан во что-то более соответствующее дыханию эпохи. Сверх этого сюртука на Алешине не было надето ничего, мороз же был градусов под 20. Маруся была вооружена парой лыж, у Алешина лыж не было. Я на прогулку идти не собирался и Алешину дал свою пару, лучшую в СССР. Сейчас эта пара возвратилась таинственным путем на свою родину – в Финляндию, откуда финские мастера прислали ее в свое время на выставку спортивного инвентаря в Москву. Говорят, что книги имеют свою судьбу. Лыжи тоже иногда ее имеют.
В этот выходной день из-за мороза никто ко мне больше не пришел. Я сидел у себя дома и писал. К вечеру в мою голубятню заглянул мой постоянный спутник по рыбной ловле – Тося, высокий, флегматичный и жилистый парень лет 25, инженер, предпочитавший своему искусству ужение рыбы и сбор грибов.
Видя, что я занят, Тося медленно разделся, стянул с себя валенки, уселся в углу, у печки и извлек с полки какую-то книгу, сообщив мне предварительно, что улов был хорош и что там, в коридорчике, стоит ведерко с рыбой.
Часа через два внизу раздался топот ног, в комнате появились Маруся с Алешиным – раскрасневшиеся от мороза и очень оживленные. Я попытался познакомить Тосю с юными молодоженами, но, оказалось, что они уже знакомы: встретились на прошлой вылазке и где-то там видались в Москве. Марусе было сообщено о наличии ведерка с рыбой и нескольких «горных курочек». Маруся взяла в свои руки бразды правления, зашипел примус, комната наполнилась соблазнительным запахом ухи… Я пока что спросил у Алешина, как он устроился.
Алешин уселся на лежанке и обстоятельно сообщил мне, что устроился он «очень ничего», поступил на какие-то подготовительные курсы во Вхутемасе, попал в комсомол…
- Столько работы – не оторваться… Отсталый я… нагонять все приходиться: и по специальности, и по политграмоте… Ничего, я тебя, Маруська, еще через год – во как обставлю.
- Куда тебе, медведина, - ласково отозвалась из коридора Маруся.
- Обставлю… - Алешин удовлетворительно потянулся и расправил плечи… - Оно ничего – жизнь налаживается… Еще годика этак с два проучиться, комнатку, может, с Марусей достану где… Стану по специальности работать…
Тося поднял на Алешина свои равнодушные глаза, ленивыми и осторожными движениями собрал со стола крошки от махорки, зажег папиросу, как-то пожал плечами и снова уставился в книгу. Алешин продолжал развивать свои планы. Тося еще раз поднял на него свои глаза, снова пожал плечами и сказал:
- Ничего из ваших планов не выйдет. У меня планы были почище ваших, и то не вышло.
- А какие планы у вас были?
- Почтенные. Отец у меня большой партиец, я кончил ВУЗ. Три года еще учился в Англии – а вот, промышляю удочкой.
- По-моему – это саботаж, - сказала Маруся из коридора.
Тося снова равнодушно пожал плечами.
- Называйте это саботажем. А я буду работать тогда, когда у меня за голодный паек не потребуют всего моего здоровья… Своя рубашка к телу ближе. Пока вы кончите ваш Вхутемас – так вы будете готовым фабрикатом для того света. А когда кончите – что вы будете делать?
- Как что? – рисовать.
- У нас здесь, в Салтыковке, живет скульптор Алексеев – в свое время кончил не ваш халтурный Вхутемас, а академию художеств. Рисует диаграммы для профсоюзов – стоило кончать академию…
- Если для социализма нужны диаграммы – будем рисовать диаграммы.
- Для этого не стоит ни учиться, ни здоровье терять. А ваши коровы и кони никуда не годятся.
- Почему это никуда? – обиделся Алешин.
- Никуда не годятся. Они – вы понимаете – они единоличные. Но это вы не поймете.
- Это, извините, я могу понять не хуже вашего.
- Не можете. Года через три поймете.
Замечание Тоси было удивительно. Коровы, кони и овцы Алешина были в самом деле «единоличными». Сейчас он рисовал их на много лучше прежнего, и во всех этих коровах и прочем скоте было что-то интимное, избяное, я бы сказал, есенинское. Алешинская корова, у которой с хозяином или хозяйкой существует некий не электрофицированный, не механизированный и не коллективизированный контакт. Кому сейчас в самом деле нужна этакая лирическая корова? От коровы должно нести энтузиазмом, темпами, пафосом построения бесклассового коровьего общества. Тося был прав в том, что Алешин ничего этого не поймет.
Ничего Алешин и не понял.
- Тут и понимать нечего, - сказал он, - сейчас искусство должно идти нога в ногу. Выдумывать тут нечего…
Маруся появилась в прямоугольнике двери с тарелками в руках и остановилась в каком-то недоумении. Она как-то странно посмотрела на Алешина, и в глазах ее мелькнуло вроде жалости. Но отдавать своего медвежонка на растерзание Тосиному скептицизму все же не решилась…
- Замашки у вас какие-то буржуйские, товарищ Тося.
Замашки у Тоси были, действительно, буржуйские. Как-никак провел парень три года в Англии, хотя послан был на год. После этого года советская власть лишила его стипендии, он промышлял профессиональными гонками на мотоциклете и профессиональной игрой в регби. О причинах своего возвращения он предпочитал не говорить вовсе. По сравнению с моими молодоженами Тося был если не аристократом, то во всяком случае «буржуем».
- Ну так что? – спросил Тося равнодушно.
- Ничего. – Маруся поставила тарелки. – Ничего. Только, значит, и подход у вас буржуйский. Что ж, вы думаете, советская власть художников не ценит? Или пролетариату искусство не нужно?
- Вот, смотрите, - подхватил Алешин, - вот, во Вхутемас приняли… Работу дали.
Потребности и горизонты у Алешина были очень нешироки… Тося посмотрел на него не без раздражения.
- Вот, ей-Богу, еловина вологодская, да вас с вашим талантом везде бы с руками рвали. И везде добрые люди нашлись бы… Много ли вам нужно? Кило хлеба в день.
- Н-нет, - с сомнением сказал Алешин, - кила маловато. Мне бы кила с два… - И при мысли об отсутствующих килограммах хлеба Алешин как-то вздохнул.
- Ну, а вы – вы что дальше делать собираетесь?
- Рыбу ловить. Книги читать. Сейчас – вот покурю. – Тося достал свой кисет и стал сворачивать папиросу. Его длинные жилистые пальцы привычными движениями свернули собачью ножку. Тося затянулся и посмотрел на молодоженов с каким-то насмешливо-грустным вызовом.
- Вышибут вас, Тося, из-под Москвы, вот посмотрите – вышибут, - сказала Маруся.
- Меня не вышибут. У меня папаша – в ЦК партии (впоследствии Тосю таки вышибли: подозрительный элемент: инженер, а таскается по речкам и торгует рыбой). У меня папаша к самому Сталину более или менее вхож…
У Алешина даже челюсть отвисла.
- К самому Сталину? Ну, и как?
- Да никак. Идет – поджилки трясутся. Придет – хлопнет бутылку: ну, пронесло до другого раза. Вы на медведя ходили?
- Не-не, не приходилось.
- Жаль… Ну, в общем – в этом роде получается. У моего папаши – невеселое житье. Я уж ему говорил – давай, батька, примазывайся ко мне: сдавай свой партбилет, будем вместе рыболовничать. Будет немного голоднее, зато никаких уклонов.
- Это – оттого, что вы заграницей жили, - сказала Маруся. – Разложились.
Тося оглядел Марусю прищуренными глазами.
- Вы у доктора давно были? Туберкулез у вас какой степени?
- А вам какое дело.
- Мне никакого. А вот вашему Кольке – дело есть. Вот так еще проваландаетесь по Вхутемасу, по комсомольским нагрузкам, ну и прочее – и лет через пять будет вас Колька хоронить…
- Ну, и что ж. И будет. Это вы за свою шкуру дрожите…
- Своя шкура – это единственное, что есть у человека свое…
- Ну, уж будто? – усумнился я.
- Ну, вот видите, - обрадовалась Маруся, - дядя Ваня уж на что буржуй, а и тот не такой шкурник, как вы… Вот что значит – прожить три года у буржуев. Совсем парень разложился. Я говорю - п о л и т и ч е с к и разложились.
- А вы, Маруся, политически еще и не складывались.
- Это – извините, - заступился Алешин, - моя Маруся – она по политграмоте так чешет…
- Гнилой вы, - сказала Маруся, - отсталый элемент.
- Вот потому я на завод и не иду, что не хочу гнить заживо. А если вы к двадцати пяти годам сгниете – никому от этого никакой пользы не будет…
- Э, да что тут говорить, если человек, кроме своей шкуры, ничего не видит. Пойдем, что ль, Рябушка, - Алешин с сожалением поднялся.
- Да куда вам? – стал удерживать я.
- Да по домам – пока там доедем…
- А где вы живете?
- А я в курьерской в ЦК… Маруся в общежитии каком-то…
- Раздельное жительство супругов, - съиронизировал Тося…
- Б-р-р, - передернула плечами Маруся. – Как подумаешь об этом общежитии, так уж лучше в деревне в хлеву жить…
- Отстает наше жилстроительство, - официально констатировал Алешин… - Вот – пока и приходится…
