И. П. Воронин, заместитель редактора газеты «Монархист» (Санкт-Петербург)

И. П. Воронин, заместитель редактора газеты «Монархист» (Санкт-Петербург)

Иван Солоневич в годы Гражданской войны

Годы Гражданской войны – наверное, самый сложный период для исследователей биографии И. Л. Солоневича. И совсем неслучайно в недавно вышедшей книге Н. Никандрова «Иван Солоневич: Народный монархист» этим – без сомнения, содержательным – годам жизни Ивана Лукьяновича посвящено всего-навсего шесть с половиной страниц (включая примечания), при этом значительная часть изложенного на этих страницах материала носит общеисторический характер.

Попытаемся восполнить этот существенный пробел и восстановить хронологию событий по имеющимся в нашем распоряжении данным.

Закончить обучение в Петроградском, уже не Императорском, университете, по словам Солоневича, ему пришлось «в эвакуационном порядке в эвакуационное время конца 1917 года». Вопрос о том, получил ли он диплом, по-прежнему остается открытым, так как сохранившиеся в его личном студенческом деле документы не позволяют сделать однозначный вывод.

В краткой автобиографии, написанной в Финляндии в 1934 году, сразу после побега из советского концлагеря, И. Л. Солоневич сообщал:

«После большевистской революции бежал на юг. Редактировал в Киеве газету «Вечерние Огни» (1919 г.). После занятия красными Киева несколько дней редактировал в Одессе газету «Сын Отечества», заболел сыпным тифом и остался в СССР». [1]

Два года спустя Солоневич добавляет подробности в статье, посвященной памяти своего коллеги по работе в суворинском «Новом Времени» Ивана Михайловича Калинникова:

«Октябрьская революция закрыла «Новое Время» автоматически – февральская его еле-еле терпела. И все мы сразу же оказались без копейки. Никто из нас в левую прессу не пошел. Потом, кажется, в конце ноября 1917 года, коллективу «Нового Времени» было предложено Володарским: «Мы разрешим выпуск газеты, пусть она по-прежнему будет антибольшевистской, но пусть она не обзывает нас бандитами и немецкими шпионами». Тогда это нужно было большевикам для некоторого контакта с заграницей, где «Н. В.» имело большой вес.

Вопрос этот был поставлен на обсуждение общего собрания сотрудников. Никакого обсуждения не последовало. Иван Михайлович был первым и единственным выступавшим «по данному вопросу». «И говорить не о чем!». Так вовсе и не говорили. Через месяц или полтора выпустили мы «Вечерние Огни», которые фактически вел И. М. (до этого он фактически, в свои-то 25-27 лет, был первой скрипкой в редакции «Нового Времени»), а я заведывал московским отделом «Огней» – советская власть к тому времени переселилась в Москву: не столько от врага внешнего, сколько от врага «внутреннего», от которого ее защищали кремлевские стены. «Вечерние Огни» сразу задавили штрафами и все мы перебрались на Украину». [2]

С братьями Каллиниковыми, Борисом и Иваном, Солоневича связывало многое. Первый был приятелем Ивана Лукьяновича по университету. Оба брата после Гражданской войны эмигрировали. С Иваном Михайловичем, который до революции, кстати, сотрудничал в «Новом Времени», наш герой там уже не встретится: в июле 1925 года И. М. Калинникова, главного редактора и издателя газет «Неделя» и «Русь», убили в его собственной квартире в Софии. В эмигрантской среде никто не сомневался в том, что это было делом рук большевистской агентуры. Солоневич приедет в Софию спустя одиннадцать лет и ему тоже предстоит пережить покушение, устроенное иностранным отделом ОГПУ.

Вернемся, однако, к теме нашего доклада. О краткосрочном периоде выхода «Вечерних Огней» в Петрограде, к сожалению, пока никакой информации найти не удалось, за исключением опять же слов Солоневича, что газета была прекращена летом 1918 года. А вот об издании «Вечерних Огней» в Киеве, по счастью, есть более подробная информация.

Эта ежедневная газета издавалась с конца августа по начало декабря 1919 года (с перерывом) Киевским Бюро Союза Освобождения России, [3] редакция располагалась на Крещатике. Перерыв был обусловлен известными обстоятельствами: в годы Гражданской войны власть в Киеве менялась четырнадцать раз, если за первый переворот считать Февральскую революцию, один из них и приостановил выход «Вечерних Огней».

События тогда развивались следующим образом: красные оставили город 30 августа 1919 года, на следующий день утром в него вступили украинские войска С. В. Петлюры, но продержались всего несколько часов и бежали. Киев заняла белая Добровольческая армия Вооруженных Сил Юга России генерала А. И. Деникина. В день входа в город добровольческих отрядов, 31 августа, и вышел первый номер «Вечерних Огней» в Киеве.

Скорее всего, именно к этому периоду относится эпизод из воспоминаний Солоневича:

«В Киеве, на Садовой 5, после ухода большевиков я видел человеческие головы, простреленные из нагана на близком расстоянии:

«...Пуля имела модный чекан,

И мозг не вытек, а выпер комом...», - цитирует Иван Лукьянович советского поэта Илью Сельвинского. [4]

Следующее взятие Киева Красной Армией состоялось 14 октября 1919 года. А уже 16 октября красные отступили, и в город вернулись добровольческие войска, которые окончательно покинули город в декабре.

В выходных данных «Вечерних Огней» в качестве редактора значился некто «Ивков». Ранее такого псевдонима у Ивана Солоневича не было (или мы о нем не знали), хотя на страницах дореволюционного «Нового Времени» такую подпись найти можно. Так что информация нашего героя о том, что он «редактировал» киевскую газету на сто процентов не подтверждается. Но это с одной стороны. С другой же – отсутствие инициалов у этого «Ивкова» и других дополнительных сведений о подлинном редакторе «Вечерних Огней» не позволяет уличить Солоневича в недостоверности его «показаний». Как всегда, имеет право на существование и компромиссная версия: редактировать-то редактировал, но главным в газете все-таки не был.

Однако же занимал не последние роли, в этом сомневаться не приходиться, ведь передовые статьи обычно не доверяют готовить сотрудникам, находящимся на низах редакционной иерархической лестницы. Даже несмотря на путаную и нервную обстановку времен Гражданской войны.

Иван Солоневич подписывал свои передовицы в «Вечерних Огнях» иногда и своим именем, что рассеивает какие бы то ни было сомнения, но чаще всего – «Ив. Невич» или «Ив. Сол.». Причиной тому работа в антибольшевицком подполье, чему мы ниже посвятим несколько страниц.

По свидетельству видного журналиста и политического деятеля эмиграции Сергея Львовича Войцеховского, уже в годы Гражданской войны И. Л. Солоневич исповедовал народно-монархическую идеологию: «Благо России может быть обеспечено только Монархией. Монархия в России возможна только одна – НАРОДНАЯ, БЕССОСЛОВНАЯ. Иван Лукьянович твердил это всегда – и в 1919 году в Киеве, когда я с ним познакомился в редакции «Вечерних Огней», и годом позже, в Одессе, когда он о Народной Монархии говорил в советском подпольи нам, членам Союза Освобождения России…». [5]

В этот период творчества у Солоневича эпизодами пробиваются уже высказывания, достойные «России в концлагере» – книги, принесшей ему мировую известность:

«Есть десятки, а может быть и сотни тысяч людей, которые с существованием советской власти связали не только свою судьбу, но и свою жизнь. Им, конечно, не простят всех издевательств, которые они два года проделывали над связанной по рукам и ногам Россией. Пока существует советская власть – они все. Они – цари и боги над лишенными прав массами советских подданных. К их услугам готово все, начиная от советских автомобилей, советских денег, кончая чрезвычайками и почти неограниченным правом грабежа. Они знают, что с падением советского Кремля, для них потеряно все. Для многих – потеряна и жизнь. За свою власть и свои жизни они будут бороться, стиснув зубы, бороться до последнего издыхания».

Так писал Иван Солоневич в газете «Вечерние Огни» 12 (25) октября 1919 года, накануне второй годовщины «Красного Октября».

Воспоминания Солоневича о годах Гражданской войны, увы, всегда носят отрывочный характер. Налицо, что называется, дефицит фактического материала. Можно было бы попытаться компенсировать его рассуждениями нашего героя, которые носят отвлеченно-теоретический характер. Но это спасает только отчасти. Судите сами:

«Я не думаю, что в эти годы я отличался выдающимися аналитическими способностями. – писал Солоневич. – Мое отношение к больному было типичным для подавляющей — и неорганизованной — массы населения страны. Я, как и это большинство, считал, что к власти пришла сволочь. В качестве репортера я знал — и неверно оценивал — и еще один факт: это была платная сволочь. По моей репортерской профессии я знал о тех громадных суммах, которые большевики тратили на разложение русского флота в первую мировую войну, знал, что эти суммы были получены от немцев. Теория военного предательства возникла поэтому более или менее автоматически. Социальный вопрос ни для меня, ни для большинства страны тогда никакой роли не играл. И для этого вопроса ни у кого из нас, большинства страны, не было никаких предпосылок». [6]

Или еще:

«Я, более или менее средний молодой человек России, нес свою шкуру на алтарь гражданской войны вовсе не из-за банков, железных, дорог, акций или платного или бесплатного раздела земли. Не из-за этого несли свою шкуру и другие юноши России. Ни колхозов, ни концентрационных лагерей, ни голода, ни вообще всего того, что совершается в России сейчас, мне еще видно не было. Пророчества Герцена, Достоевского, Толстого, Розанова, Лермонтова, Волошина и других, которые я знал и тогда, совершенно не приходили в голову, скользили мимо внимания. Я, в отличие от большинства русской интеллигентной молодежи, действительно питал непреодолимое отвращение ко всякому социализму, но во-первых, против большевизма подняла свои штыки и та интеллигентная молодежь, которая еще вчера была социалистической, и та рабочая молодежь, которая еще и в годы гражданской войны считала себя социалистической». [7]

Конкретики так мало, что любой факт приобретает повышенную ценность. Однако для того, чтобы связать в какую-то связную цепочку встречи и разговоры, события и впечатления нужен какой-то стрежень, ниточка, чтобы нанизать на нее жемчуг известного. А уж что нанизывать – есть.

Вот Киев, 1918 год:

«…в германском Киеве мне как-то пришлось этак «по душам» разговаривать с Мануильским – нынешним генеральным секретарем Коминтерна, а тогда представителем красной Москвы в весьма неопределенного цвета Киеве. Я доказывал Мануильскому, что большевизм обречен – ибо сочувствие масс не на его стороне.

Я помню, как сейчас, с каким искренним пренебрежением посмотрел на меня Мануильский... Точно хотел сказать: - вот поди ж ты, даже мировая война – и та не всех еще дураков вывела...

– Послушайте, дорогой мой, - усмехнулся он весьма презрительно, - да на какого же нам чорта сочувствие масс? Нам нужен аппарат власти. И он у нас будет. А сочувствие масс? В конечном счете - наплевать нам на сочувствие масс...». [8]

А вот примерно в то же время и, надо полагать, в том же месте, совсем неожиданно всплывает спортивный сюжет:

«…и еще в 1918 году провел со Збышко-Цыганевичем почти двухчасовую борьбу вничью». [9]

Скорее всего, имеется в виду польский атлет Станислав Збышко-Цыганевич, носивший титул чемпиона мира по борьбе с 1919 по 1923 год. Хотя мог быть и его младший брат Владек, тоже борец, но менее известный. Но каким ветром что одного, что другого могло занести в «неопределенного цвета» Киев?

Проходит год, и вновь на первом месте – политический контекст:

«…после беседы с генералом Драгомировым в Киеве 1919 года, увенчавшей собою длинный каталог совершенно трагических наблюдений, стало ясно: по чисто политическим причинам Белая армия обречена на разгром. Практических выводов из этого теоретического прогноза я тогда не сделал». [10]

Свернем немного на узкую дорогу родственных связей, чтобы не потерять совсем киевскую нить. Именно в Киеве в том же 1919 году произошла встреча Ивана с братьями после долгой разлуки.

Борис, окончив перед революцией Восьмую Петербургскую гимназию, поступил в Политехнический институт – тот самый, куда в свое время нацеливался Ватик. Летом 1917-го Боб уезжает на каникулы к отцу на Кубань. Там его и застает большевистский переворот.

Он записывается в Добровольческую армию – в офицерскую роту «Спасение Кубани». Помимо участия в боевых действиях, продолжает вести скаутскую работу (сам скаут с 1912 года). Его статья о спорте в этих молодежных организациях была опубликована в сборнике «Русский Скаут», вышедшем под редакцией Э. Цытовича в Армавире в 1919 году. Известно также, что на территориях, занятых белыми, Борис Солоневич сотрудничал в газетах «Единая Русь», «Кубанское Слово», «Свободная Речь» и «Осваг» (Осведомительное агентство).

В Киев, по его собственным словам, «прорвался к брату в гости из Ростова только на несколько дней». Во время этой командировки Борис повидался и со средним братом Всеволодом. О нем мы знаем совсем мало: перед революцией он тоже был студентом, в Гражданскую воевал на стороне белых. Из воспоминаний Ивана Лукьяновича известно, что Всеволод Солоневич одно время служил комендором, то есть наводчиком артиллерийского орудия на канонерской лодке «Некрасов», потом недолго на бронепоезде и вновь – комендором. Последним местом его службы стал линейный корабль «Генерал Алексеев». До революции этот линкор Черноморского флота именовался «Император Александр III», после Февраля – «Воля», а уже в Гражданскую был назван в честь основателя Добровольческой армии.

Жизнь Всеволода оборвалась в 1920 году, вот как описывает это Борис Солоневич в своей книге «Молодежь и ГПУ»:

«Эвакуированный, как раненый, из Туапсе в Крым, я очутился в Севастополе с тоскливым сознанием полного одиночества. Следы старика отца были потеряны в волнах гражданской войны, пронесшихся на Кубани. Оба старших брата были где-то на Украине, через которую тоже перекатывались тяжелые валы грозных событий.

И я, 20-летний юноша, чувствовал себя песчинкой в бушующем самуме.

Через несколько дней после моего прибытия в Севастополь кто-то окликнул меня на улице.

– Солоневич, вы ли это?

Под матросской бескозыркой весело улыбалось лицо киевлянина Лушева, когда-то вместе с моими братьями тренировавшегося в «Соколе».

Мы сердечно расцеловались.

– А Всеволода уже видели? – спросил моряк. Среднего брата Всеволода я видел в последний раз больше года тому назад в Киеве, куда я на неделю с винтовкой в руках прорвался с Кубани. При его имени мое сердце дрогнуло.

– Да разве он здесь?

– Ну как же!.. Комендором на «Алексееве»!.. Через несколько минут я был на Графской пристани и скоро на большом военном катере подходил к высокому серому борту громадного броненосца. Сознание того, что я сейчас увижу своего любимого брата, с которым мы были спаяны долгими годами совместной жизни, окрыляло и делало счастливым.

Бегом взбежал я по трапу к вахтенному офицеру. Высокий серьезный мичман на секунду задумался.

– Всеволод?.. Как же, помню... В очках? Да... да... Нам только что сообщили, что он умер в Морском госпитале...<…>