И. П. Воронин, заместитель редактора газеты «Монархист» (Санкт-Петербург)

И. П. Воронин, заместитель редактора газеты «Монархист» (Санкт-Петербург)

Газета «Северо-Западная Жизнь» и идеология «западно-русизма»

Продолжение

«Политическая расстановка сил в довоенной Белоруссии складывалась так. Край, сравнительно недавно присоединен¬ный к Империи и населенный русским мужиком. Кроме мужика, русского там не было почти ничего. Наше белорусское дворянство очень легко продало и веру своих отцов, и язык своего народа, и интересы России. Тышкевичи, Мицкевичи и Сенкевичи — они все примерно такие же белорусы, как и я. Но они продались. Народ остался без правящего слоя. Без интеллигенции, без буржуазии, без аристократии, даже без пролетариата и без ремесленников. Выход в экономические верхи был начисто заперт городским и местечковым еврей¬ством. Выход в культурные верхи был начисто заперт польским дворянством. Граф Муравьев не только вешал. Он раскрыл белорусскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции. Наша газета опиралась и на эту интеллигенцию, так сказать, на тогдашних белорусских штабс-капитанов: народных учителей, волостных писарей, сельских священников, врачей, низшее чиновничество. Приходилось бороться на два фронта. Эта масса была настроена рево¬люционно. Нужно было ей доказать, что только в борьбе с еврейством и полонизацией, только в опоре на империю и на монархию она может отстоять свое политическое, эконо¬мическое и всякое иное бытие. Борьба была очень трудна. Было очень трудно доказать читателям Чернышевского, Добролюбова, почитателям Аладьина, Родичева и Милюкова тот совершенно очевидный факт, что ежели монархия отступит, то их, этих читателей, съедят евреи и поляки. Что только в рамках империи и монархии эти люди могут отстоять свое национальное бытие. Это было доказано. Белорусская интеллигенция была сдвинута на национально-имперскую точку зрения.

Доказывать очень простые вещи было чрезвычайно трудно. Русская бюрократия была, так сказать, государственно тупоумна. У нее не было ни национального чутья, ни самых элементарных познаний в области экономических отношений. Ее положение было чрезвычайно противоречивым. Вот губернатор. Он обязан поддерживать русского мужика против польского помещика. Но сам-то он – помещик. И поместный пан Заглоба ему все-таки гораздо ближе белорусского мужика. У пана Заглобы изысканные манеры, сорокалетнее венгерское и соответствующий палац, в котором он с изысканной умильностью принимает представителя имперской власти. Губернатору приходится идти или против нации, или против класса. Петербург давил в пользу нации. Все местные отношения давили в пользу класса. Польский виленский земельный банк с его лозунгом «Ни пяди земли холопу» запирал для крестьянства даже тот выход, который оставался в остальной России. Белорусское крестьянство эмигрировало в Америку. Вы подумайте только: русский мужик, который сквозь века и века самого жестокого, самого беспощадного угнетения донес до Империи свое православие и свое национальное сознание, он, этот мужик, вынужден нынче бросать свои родные поля только потому, что еврейство (неравноправное еврейство!) и Польша (побежденная Польша!) не давали ему никакой возможности жить на его тысячелетней родине. И еще потому, что губернаторы были слишком бездарны и глу¬пы, чтобы организовать или землеустройство, или переселение. На просторах Российской Империи для этого мужика места не нашлось.

Тогдашняя наша газета была такой же боевой, как и нынешняя. Но у моего отца была маленькая слабость, которой я лишен начисто, — почтительность к губернаторскому мундиру. У отца хватило смелости в ответ на предложение взятки набить морду графу Корвин-Милевскому, да еще и вызвать этого графа на дуэль. Если бы эта дуэль состоялась, то у отца не было бы никаких шансов на победу: ни о пистолете, ни о шпаге он не имел никакого понятия. Но граф заявил, что он с мужиком драться не станет, и уехал в Ниццу… Но когда возникали конфликты такого рода — конфликты между поляком, но помещиком и русским, но мужиком, — губернаторы пытались стать на сторону помещиков — почти без всякого исключения — и пытались отца распекать. Отец конфузился, извинялся и про¬должал вести свою линию. В Петербурге была широкая спина Петра Аркадьевича, и, собственно говоря, на губернаторов можно было наплевать. Сие последнее открытие сделал я лично, когда во время одного из конфликтов к минскому губернатору Г. пошел я сам. Я был в те времена семипудов, косноязычен и, как и сейчас, до чрезвычайности решителен. Я собрал в кулак всю силу нехитрой своей выразительности и заявил что-то вроде того, что в таком тоне я разговаривать не желаю и ему, губернатору, не позволю. И что ежели он, губернатор, позволит себе еще раз такие нажимы, то он, губернатор, вылетит в два счета. Губернатор смяк молниеносно, стал шелковым, как дессу, и больше действительно ни во что не лез. <…>

Вильно, Гродно, Минск — это были военно-чиновничьи города. Было много друзей-офицеров. Но было много и друзей-солдат. И военный быт я знаю неплохо. Но знаю его с двух точек зрения или, точнее, с трех: с официально-елейной, с офицерской и с солдатской». [9]

В августе 1912 года Иван Солоневич отправляется в Санкт-Петербург – поступать в университет. Его студенческая жизнь – тема отдельного доклада. «Белорусский период», включающий работу в «Северо-Западной Жизни», от этого не перестает быть самостоятельным и цельным. Есть, в частности, и такое оправдательное обстоятельство: в те годы, как свидетельствует друг детства Ивана Лукьяновича Лев Рубанов, летние студенческие каникулы растягивались на пять-шесть месяцев. [10] А были ведь еще и зимние. Таким образом, нельзя сказать, что Иван Солоневич учился в Петербурге, а на родине появлялся лишь наездами. Совсем наоборот: большую часть года он проводил в Белоруссии, а в столицу Империи наведывался по университетской необходимости.

Отъезд Ивана в Санкт-Петербург, с одной стороны, осложнил издательскую деятельность его отца. С другой – «Северо-Западная Жизнь» теперь могла выйти за рамки телеграфных сообщений в освещении событий общероссийского масштаба, имея в столице пусть и не постоянного, но «собственного корреспондента». И 18 сентября 1912 года на ее страницах появляется материал об изменениях в жизни студенчества после реформы министра просвещения Л. А. Кассо. Статья называлась «Академические перспективы» и имела подзаголовок в скобках «от нашего петербургского корреспондента». Подпись под ней вполне красноречива: «Новоселковский» (если кто забыл, Лукьян Михайлович родился в деревне Новоселки, а его сыновья частенько проводили там лето). Последние сомнения относительно авторства развеиваются после того, как одна из публикаций в ноябре того же года завершается автографом: «Ив. Сол. (Новоселковский)». [11]

Столичная жизнь накладывает свой отпечаток: Иван Солоневич резко расширяет спектр своей публицистики. Внешнеполитические коллизии и поистине мировые проблемы становятся главными темами корреспонденций студента-первокурсника.

Названия говорят сами за себя: «Европа и Балканы», «Польско-еврейская распря», «Drang nach Osten», «Балканский кризис», «Будущность еврейства», «Русская точка зрения»… В период с декабря 1912 года по март 1913-го публикации идут с максимальной частотой, по две-три в неделю. «Румыния и Австрия», «Ответ Порты», «Австро-русские отношения», «Скутари», «Новые вооружения», «Петербург и Адрианополь» – все эти статьи и очерки, вышедшие из-под пера Ивана Солоневича, дышат атмосферой первой и второй балканских войн, в них можно разглядеть и грозное предчувствие надвигающейся Мировой войны.

Весной 1913 года редакция «Северо-Западной Жизни» вновь меняет дислокацию. Номер от 27 февраля стал последним вышедшим в Гродно. С 9 марта газета стала выходить в Минске. Основная причина – прекращение издания «Минского русского слова», ежедневного органа Всероссийского союза националистов. Подписчикам «Слова» в качестве компенсации стала рассылаться «Северо-Западная Жизнь».

В Минске редакции и контора вначале расположились в доме Мейерсона (№ 27) по Подгорной улице, а газета печаталась в электро-типографии А. Г. Данцига, которую арендовали Л. М. Солоневич и один из его ближайших сотрудников И. В. Терлецкий. Через год, после того, как была достигнута договоренность о печатании «Северо-Западной Жизни» в электро-типографии С. А. Некрасова (Захарьевская, 54), редакция разместилась по соседству с ней – в доме Минковского, располагавшемуся по адресу: Богадельная, 38. Сегодня Богадельная носит название, данное ей при советской власти, – Комсомольская, и, как и век назад, является одной из центральных улиц Минска.

Итак, образцово-показательный 1913-й, год трехсотлетия Дома Романовых, последний мирный год старой России. И – мирные развлечения. В том числе – продолжение полемики с еврейской и польской печатью. Теперь в качестве одного из главных ее субъектов становится другой бульварный листок – «Минская газета-копейка».

Подводя 1 января 1914-го итоги года минувшего, некто, скрывшийся под псевдонимом Арм, отметил переезд «Северо-Западной Жизни» в Минск как одно из событий месяца. Шутливо-издевательская форма всемерно приветствовалась на страницах «Копейки»:

«Март.
Все кошки вылезли на крышу…
И Солоневич вылез: – Слышу!
Закрыто «Слово»! Буду я
«Жизнь» издавать для вас, друзья!»
И издавать он стал сначала…
Но – правый стан вдруг поднял крик:
«Жизнь» вони той не издавала,
К которой Минск давно привык…
«Жизнь» – и приют для вытрезвленья
Открыты в месяце одном…
(Полны глубокого значенья
Не только грезы и виденья,
Но все – что видим мы кругом!)» [12]

После всероссийских торжеств по случаю 300-летия Дома Романовых первым по значимости событием 1913 года был процесс по делу Бейлиса. Одним из гражданских истцов выступал присяжный поверенный Московской судебной палаты А. С. Шмаков, автор книг «Свобода и евреи», «Мировое тайное правительство» и прочих. Его родной племянницей была Тамара Владимировна Воскресенская. В скором времени после окончания дела Бейлиса она стала супругой Ивана Солоневича, который дает такую информацию о ее жизни до замужества:

«Тамара Владимировна окончила в 1911 году казачий институт благородных девиц в Новочеркасске – с высшей наградой – с золотым шифром. Новочеркасск, в числе прочих, весьма немногочисленных, своих достопримечательностей, имел и такую: во всем городе жил один-единственный еврей, да и тот крещеный: в эти места въезд евреям был воспрещен категорически. Отец Т. В. был членом комиссии по проведению русско-японской границы на о-ве Сахалине, и свои каникулы Т. В. проводила у своего дяди – ген. А. Сташевского в Казани, где евреев тоже не было. Другой дядя Т. В. – московский присяжный поверенный А. С. Шмаков был основоположником русского антисемитизма. Его перу принадлежало несколько многотомных трудов по еврейскому вопросу. На эти темы он вел переписку со своей племянницей, но я весьма сомневаюсь в том, чтобы на «девушку в осьмнадцать лет» тяжеловесные рассуждения А. С. Шмакова – со ссылками на арамейские тексты и с цитатами из Кремье – могли бы произвести какое бы то ни было впечатление.

Впечатление пришло с другой стороны. После окончания высших женских курсов в Петербурге Т. В. попала преподавательницей французского языка в минскую женскую гимназию. Минск несколько не был похож ни на Новочеркасск, ни на Казань. Евреи там составляли около 70% населения – влиятельного и захватившего в свои руки если и не совсем власть, то во всяком случае деньги. Попав в это окружение, Тамара Владимировна вспомнила и арамейские тексты, и цитаты из Кремье. Во всяком случае – мы с ней познакомились на еврейской почве: я в те годы издавал антисемитскую газету «Северо-Западная Жизнь». Тамара Владимировна давала в эту газету статьи – с цитатами из… А. С. Шмакова». [13]

Было это как раз осенью 1913 года – во время процесса Бейлиса. Вновь, как и в 1911 году после убийства Столыпина Ивану Солоневичу пришлось с револьвером в руках отстаивать типографию от толпы евреев, собравшейся для того, чтобы погромить черносотенцев.

«Вероятно, – иронизирует Иван Лукьянович, – при этих обстоятельствах я фигурировал в достаточно героической позе. Во всяком случае – для нас лично дело Бейлиса кончилось браком». [14]

До поры до времени внутрибелорусская полемика всерьез касается только Лукьяна Михайловича. Отбиваясь от наскоков еврейской и польской печати, он не забывает и о доморощенных социалистах. Легальным органом этой политической группы с 1906 года была «Наша Нива», которая по сегодняшний день почитается в Беларуси основоположницей подлинно национальной печати. Очевидно потому, что выходила она на белорусском языке и социализм проповедовала этакого патриотического толка. Получилась вполне гремучая смесь, на практике реализованная позже в Германии, – национал-социализм.

Сторонники каждой разновидности социалистического учения, как намного позже описываемых событий утверждал Иван Солоневич, считают свою трактовку единственно правильной. Вот и «нашенивовцы» при Советах попали в разряд буржуазных уклонистов. А редактор газеты в 1914-15 гг. Янка Купала в Литературной энциклопедии 1931 года издания получил такую характеристику:

«…в дальнейшем <после 1913 года> Купала все больше приближается к национал-либеральной идеологии «нашенивства»; перевес в творчестве берет националистическая деревенская ограниченность; Купала противопоставляет крестьянина городу, белорусса — небелоруссу, идеализирует патриархально-феодальное прошлое Белорусско-литовской Руси времен «войска Всеслава», защищает «самобытность белорусского народа» и затушевывает классовую борьбу в Белоруссии. <…>

Только в последнее время Купала приближается к советской действительности. Но в революции Купала видит лишь залог возрождения хозяйственной мощи крестьянина и национального возрождения Белоруссии, которая «заняла свой почетный пасад между народами» <…> Выражая чаяния белорусского крестьянства на этапе буржуазно-демократической революции, творчество Купалы в период пролетарской диктатуры в зависимости от ее этапов и степени обостренности классовой борьбы то выражает идеологию части мелкой буржуазии и городской национальной интеллигенции, которая принимает пролетарскую революцию, главным образом ее национально-освободительную роль, то отражает буржуазно-кулацкие националистические настроения».

Это уже впоследствии, после Второй Мировой, Купала, скончавшийся в 1942 году, стал «классиком» белорусской советской литературы и был, что называется, политически реабилитирован.

Полемика между Солоневичем-старшим и Иваном Луцевичем (настоящая фамилия Купалы) оказалась не то чтобы продолжительной, но протяженной во времени. Началась она еще в 1908 году. Вот зарифмованная реакция «песняра» Янки Купалы на образование «Белорусского общества»:

Ўсё саюзы ў беларусаў,
Ўсё апекуны, –
А бадай жа на іх немач!
Адкуль жа яны?!

Быў «Крестьянин», плёў «Крестьянин»
Сеткі, як павук, –
Глупства выйшла – бач, няма ўжо
За што зацяць рук.

Скуль узяўся яшчэ шэльма –
«Общество» снуе, –
«Белорусское» няйначай.
Цёмныя мае.

Саланевіч ды з кампаняй
Сцапаў гэту мысль,
А ўсё «истинным» тым духам
Смярдзіць, знай, дзяржысь.

Ох, паможа саюз гэткі
Беларусі нашай,
Як «Крестьянин», як знаёмы
У хваробе кашаль. [15]

Этот образец по-детски наивного творчества «белорусского Пушкина» был впервые опубликован только при советской власти, в 1929 году, а уже в наше время воспроизведен в сборнике под выспренным названием «Жыве Беларусь». Составитель и комментатор В. Рагойша снабдил стихотворение разъяснением, которое все-таки требует перевода:

«Это политико-сатирическое произведение входит в цикл античерносотенных выступлений поэта (стихотворения «Врагам Белоруссии», «Опекунам», статья «А все ж таки мы живем!..». и др.) В предисловии к первой публикации стихотворения <…> Янка Купала писал: «Крестьянин» издавал Ковалюк, а Солоневич позже (кажется) «Северо-Западную жизнь». Обе газеты выходили, конечно, на деньги «Охранки» и обе боролись с «Нашей нивой», разумеется, и с белорусским национальным движением».

«Крестьянин» – русский шовинистический журнал, орган одноименной черносотенной организации; выходил в Вильно в 1906-1915 гг. Неоднократно выступал против белорусского национально-освободительного движения, отказывая белорусам в праве развивать их язык и литературу.

Солоневич Л. М. <…> – журналист-великодержавник, монархист. Из обрусевших белорусов. Как мог топтал свое, родное, белорусское, в том числе – белорусские периодические издания, творчество белорусских писателей, белорусскую культуру. Основанное им «Белорусское общество» отличалось шовинистично-черносотенной деятельностью». [16]