И. П. Воронин, заместитель редактора газеты «Монархист» (Санкт-Петербург)

И. П. Воронин, заместитель редактора газеты «Монархист» (Санкт-Петербург)

Иван Солоневич – сотрудник «Нового Времени»

Продолжение

И длинные вереницы идут все дальше и дальше на восток». [13]
Объем репортажей молодого нововременца невелик – в основном это небольшие, объемом две-три тысячи знаков публикации. В разделе «Внутренние известия» выходят подготовленные Иваном Лукьяновичем обзоры провинциальной печати. Хотелось бы написать, что публикации выходят «регулярно», однако это желание упирается в недостаточность доказательной базы. Работа по выявлению полного перечня публикаций Солоневича в «Новом Времени» оказалась не таким уж простым делом. Трудности поиска обусловлены тем, что большинство газетных авторов в то время пользовались не только псевдонимами, но и криптонимами. А заметки скромного репортера, пусть и бывшего на хорошем счету, зачастую и вовсе оставались без подписи.
С Солоневичем – та же история. За весь период его работы в «Новом Времени» всего одна (!) публикация была подписана «Ив. Солоневич». Все остальные: И. С., Ив. Сол., Ив. Солон.
С уверенностью можно говорить о 29 публикациях Ивана Лукьяновича в газете. Еще полтора десятка, по тем или иным косвенным признакам, следует отнести к категории предполагаемого авторства. Конечно, работа штатного сотрудника должна была быть представлена на страницах «Нового Времени», как минимум, на порядок большим числом. Все-таки Солоневич прослужил там с сентября 1915 года до самого октября 1917-го, когда суворинское издание и с ним еще шесть наиболее контрреволюционных были закрыты большевиками.
«Итак, я вошел в святилище петербургской политики послед¬них двух лет Императорской России, - вспоминал И. Л. Солоневич. – Редакция «Нового Вре¬мени». Редакционные ужины после двух часов ночи, где за бутылкой (бутылки были, невзирая ни на какие сухие зако¬ны) каждый из сотрудников делился всем, что узнал за день («не для печати»). Кулуары Государственной Думы. Министер¬ства. Биржа. Контрольные пакеты. Мальцевские, лианозовские, нобелевские и прочие акции. Милые старички, штатс¬кие и военные: «Вы знаете, мне третьего дня Митька Рубин¬штейн посоветовал купить мальцевские, и действительно — пятьсот рублей заработал». — «Да плюньте вы, генерал, рано или поздно этот Митька снимет с вас последние штаны — этим он ведь и живет». — «Да помилуйте, конечно, еврей, но такой культурный, такой милый, такой услужливый». Через месяц — ни мальцевских, ни штанов. Хорошо еще, если пен¬сия осталась. Сплетни о Распутине. «Царица шпионка». Самые гнусные из сплетен — сплетни из великокняжеских салонов». [14]
Иван Лукьянович мог увлекаться полемическим задором, неточно цитировать своих оппонентов, даже фантазировать «ради красного словца», но поймать его на откровенной лжи относительно фактов собственной биографии вряд ли кому удастся. С протокольной точностью подтверждаются даже самые невероятные эпизоды его жизни. Мы, конечно, проверяли «показания» не ради желания поймать за руку, а для того, чтобы узнать побольше о его фантастической судьбе.
В начале августа 1916 года наш герой, ратник второго разряда, был призван в армию и зачислен рядовым в лейб-гвардии Кексгольмский полк. Солоневич просился в школу прапорщиков – но не пустили как косноязычного. Больше того: из-за плохого зрения его зачислили в швейную мастерскую.
«Швейная мастерская меня вовсе не устраивала. И так как для сотрудника «Нового Времени» не все уставы были писаны, то скоро и совершенно безболезненно был найден разумный компромисс — я организовал регулярные спортивные занятия для учебной команды и нерегулярные спортивные развлечения для остальной солдатской массы. Я приезжал в казармы в 6 утра и уезжал в 10 дня. Мои добрые отношения с солдатской массой наладились не сразу: близость к начальству эта масса всегда рассматривала как нечто предосудительное. Но они все-таки наладились.
Это был маршевый батальон, в составе что-то около трех тысяч человек. Из них — очень небольшой процент сравнительной молодежи, остальные — белобилетники, ратники ополчения второго разряда, выписанные после ранения из госпиталей — последние людские резервы России, — резервы, которые командование мобилизовало совершенно бессмысленно. Особое Совещание по Обороне не раз протестовало против этих последних мобилизаций: в стране давно уже не хватало рабочих рук, а вооружения не хватало и для существующей армии.
Обстановка, в которой жили эти три тысячи, была, я бы сказал, нарочито убийственной: казармы были переполнены — нары в три этажа. Делать было совершенно нечего: ни на Сенатской площади, ни даже на Конно-Гвардейском бульваре военного обучения производить было нельзя. Людей кормили на убой — такого борща, как в Кексгольмском полку, я, кажется, никогда больше не едал. Национальный состав был очень пестрым — очень значительная часть батальона состояла из того этнографически неопределенного элемента, который в просторечии назывался «чухной». Настроение этой массы никак не было революционным — но оно было подавленным и раздраженным. Фронт приводил людей в ужас: «Мы не против войны, да только немец воюет машинами, а мы — голыми руками», «И чего это начальство смотрело». Обстановка на фронте была хорошо известна из рассказов раненых». [15]
Работа в «Новом Времени», действительно, продолжалась. И в августе, и в сентябре выходят заметки Солоневича. Среди них две, набранные самым мелким шрифтом опубликованные без подписи в отделе «Спорт», особо примечательны:
«Петроградский кружок спортсменов «Кречет» разыграл свое первенство по легкой атлетике.
<…> в толкании ядра первый Солоневич 7 метр. 87 сант. <…> в прыжках в вышину победителем оказался Кирсантьев 1м. 35 сант., затем Константинов и Солоневич. <…> в прыжках в длину <…> <третьим> Солоневич 4 м. 86 см. <…> в метании диска <второй> Солоневич 21 м. 61 см.
Первенство выиграл Константинов, получивший 16 очков, за ним Кирсантьев, получивший 21 очко, затем Солоневич 27 очков» [16]
«8 сентября петроградская лига легкой атлетики устроила состязания в эстафетном беге на дистанцию в 10.000 метров, на переходящий приз «Вперед», учрежденный членами русского национального общества любителей спорта. <… участвовали три клуба…>
Победу одержала команда петроградского кружка любителей спорта <…> На втором месте команда «Кречета» в следующем составе: Забелин, Федоров, Смирнов, Молокиенко, Корытов, Гуськов, Солоневич I, Солоневич II, Кирсантьев и Зайцев. Время, показанное этой командой, 34 м. 20 с.» [17]
Кто конкретно это был из братьев Солоневичей, сначала один, а потом первый и второй – установить не представляется возможным. И средний брат Всеволод, и младший Борис в 1916 году уже вовсю могли проявлять свои атлетические способности. Но, в любом случае, трудно предположить, что информация об этих не самых крупных спортивных состязаниях попала на страницы ведущей российской газеты без помощи Ивана Лукьяновича.
Наступало время страшное, революционное. Не до спортивных игрушечных баталий. Казармы Кексгольмского полка располагали к иным размышлениям.
«Моим командиром был барон Тизенгаузен — я сейчас не помню его чина. Это был атлетически сложенный человек, очень выдержанный и очень толковый. Он сумел установить — в меру своих возможностей — прекрасные отношения с солдатской массой, и может быть, именно поэтому Кексгольмский полк никакой революционной активности не проявил. Но атмосфера была убийственной. Я пошел к барону Тизенгаузену и сказал: «Так что же это такое — пороховой погреб?» — «...Совершенно верно: пороховой погреб. И кто-то подвозит все новый и новый порох. Нас — шесть офицеров на три тысячи солдат, старых унтер-офицеров у нас почти нет — сидим и ждем катастрофы».
В общем выяснилось, что бар. Тизенгаузен докладывал об этом по служебной линии: не получилось ничего. Пытался действовать по «светской» линии — тот же результат. Бар. Тизенгаузен посоветовал мне пустить в ход «нововременскую» линию. Я попробовал. Доложил М. А. и Б. А. Сувориным о положении дел и о моем разговоре с бар. Тизенгаузеном. По существу все это братья Суворины знали и без меня, но я был живым свидетелем, непосредственным очевидцем, а мои репортерские способности в редакции ценились очень высоко. Словом, и М. А. и Б. А. Суворины пришли в действие: к кому-то ездили, с кем-то говорили — во всяком случае, с Военным Министерством и генералом Хабаловым. Ничего не вышло. М. А. о результатах своих усилий не говорил почти ничего, а Б. А. выражался с крайней степенью нелитературности». [18]
Конечно, эти и подобные им запасные полки, а никак не бабы, стоявшие в хлебных очередях – в первый раз за три года войны, и никаких карточек – были если не стержнем и движущей силой, то топливом февральской революции. Как пишут в сентиментальных романах: тучи сгустились, гроза назревала.
И. Л. Солоневич тем временем демобилизовался – не судьба была понюхать фронтового пороху и его однополчанам. У Ивана Солоневича имелись на то свои собственные веские причины. Соответствующий документ подшит в его студенческом деле:
«Служивший в запасном батальоне Лейб-гвардии Кексгольмского полка ратник 2 разряда Иван Лукьянович Солоневич <…> (в походах и сражениях не был) по освидетельствованию, произведенному 18 января 1917 г. комиссией врачей Петроградского Николаевского военного госпиталя, оказался одержим: понижением зрения до 0,1 вследствие близорукости правого в степени 6 ОД и левого в степени 4 ОД и на основании <…> приложения к приказу 1913 года № 289 УВОЛЕН НАВСЕГДА ИЗ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ как совершенно к ней неспособный, носить оружия не может». [19]
И вот, комиссованный в январе 1917 года Солоневич решает восстановиться в университете. В феврале он подает прошение «об обратном приеме», заплатив недоимки – 25 рублей за 1914-й и столько же за 1915 год. Справка, датированная 21 февраля 1917 года, говорит о том, что Иван Солоневич «принят обратно в число студентов юридического факультета». [20]
Всего через несколько дней случилась революция…
Иван Солоневич немало трудов положил на то, чтобы доказать: никакой революции в феврале 1917 года не было – был переворот. Свои заключения он делал не только на основании изученных документов и мемуаров, но и исходя из того, что видел собственными глазами. Поэтому глава, посвященная роковому 1917-му, в нашем повествовании будет стоять особняком. В ней мы уходим на задний план и предоставляем возможность главному действующему лицу книги выйти на авансцену. Ибо нет решительно никаких оснований переводить прямую речь в косвенную. Такую, например:
«Последние предреволюционные дни по поручению Б. А. Суворина лазил по окраинам, говорил с ра¬бочими, с анархистами, с эсдеками и с полицией. Полиция была убеждена: все уже пропало. Начальство сгнило. Армия разбита. Хлебные очереди как бикфордовы шнуры. Я ходил и наблюдал: от Таврического и Мраморного дворцов, от сало¬на баронессы Скопин-Шуйской до баб в хлебных очередях. Если мне удастся когда-нибудь написать, как Короленко, «За¬писки моего современника», это будет книга! В некоторых отношениях — не во всех — у меня безошибочная память». [21]
Как и всякий монархист, именно Февраль, а не Октябрь считал Солоневич отправной точкой российской катастрофы. К осмыслению событий, предшествовавших отречению Царя-Мученика, он постоянно возвращался на протяжении своего долгого творческого пути. Но первая его публикация о «великой и бескровной» состоялась на страницах «Нового Времени». В номере от 9 (22) марта 1917 года под инициалами «И. С.» помещена заметка «Немцы о русской революции». Вот ее содержание целиком:
«Осведомленность немцев о происходящих в России событиях рисуется в следующем виде:
В 5 часов вечера 3 марта германская главная квартира имела подробное донесение своих агентов об образовании Исполнительного Комитета Государственной Думы. Что касается самого народного движения, то немецкие агенты изображают его так.
«25 февраля на улицах были только отдельные толпы голодных людей (очевидно, хвосты у булочных). В этот же день состоялось секретное заседание у Родзянко, но город казался спокойным. 26 февраля улицы наполнились возбужденной толпой и революция стала общим лозунгом. В полдень особый выпуск газеты «Речь» опубликовал указ о роспуске Думы. Одновременно в клубе кадетской партии состоялось тайное заседание, известие о котором облетело весь город.
Первое кровавое столкновение произошло 27 февраля, причем тотчас же часть войск перешла на сторону революционеров. Начальник Петроградского округа Хабалов скрылся. В этот же день революционеры завладели заречной частью города, имея главную квартиру на Финляндском вокзале. Революционеры освободили заключенных из тюрем, причем разоружили одного жандарма, сопровождавшего транспорт раненых.
В полдень революционеры заняли почту и правительственные места.
Утром следующего дня все войска перешли на сторону революции и она одержала полную победу. По сведениям из Хапаранды, революция перекинулась в Москву».
2 марта «Франкфуртская Газета» сообщила, что царь арестован при проезде из Петрограда в Москву и принужден к отречению.
В тот же день германская печать получила сведения об опубликовании в Петрограде декларации Временного Правительства. Текст ее приводится дословно и без всяких искажений.
3 марта в Германии были опубликованы акты отречения Николая II и Михаила Александровича и список арестованных в Таврическом дворце, причем относительно некоторых лиц приведены даже подробности, так, например, относительно Добровольского немцы осведомлены, что он искал спасения в итальянском посольстве.
* * *
Противоречивые, сбивчивые и часто неверные сведения все-таки подтверждают главное: немцы зорко следят за Россией и ловят вести о нашем внутреннем положении, независимо от источника, из которого они исходят».[22]
В авторстве сомневаться почти не приходится. Подшивка «Нового Времени» за 1915-1917 гг. свидетельствует, что в этот период времени, кроме Солоневича, был только один автор, который имел сходные инициалы – некто Смольянинов, но он пользовался криптонимом «И. Б. С.».