Е. Г. Сойни, д. ф. н, Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН (Петрозаводск)

Е. Г. Сойни, д. ф. н, Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН (Петрозаводск)

Иван Солоневич и финская критика 1900-1930-х гг. о русской литературе

Финляндский период в жизни Ивана Солоневича был кратким, но очень важным. Здесь он написал большую часть книги «Россия в концлагере», ставшей мировым бестселлером, ряд статей, писем, памфлетов. Образ Финляндии, вошедший в публицистику Ивана Солоневича, стал постоянно появляться в статьях писателя 1930–1940-х годов. Особое внимание Солоневич уделял Финляндии в статьях, написанных в 1939-м году в момент советско-финляндской войны. Отношение Ивана Солоневича к русской литературе во многом схоже с ее восприятием финскими критиками первой четверти ХХ века. Взгляды Ивана Солоневича и финнов на русскую литературу будут предметом нашего внимания.

Каждый, кто хотя бы полистает страницы главного труда И. Солоневича «Народная монархия», не может не восхититься его зажигающей энергией, оптимизмом, оригинальной и убедительной трактовкой судьбы России.

Профессор Т.Г. Мальчукова, анализируя идеи Солоневича о бессословной монархии, ставит имя Солоневича рядом с Пушкиным. «Ранее аристократия, в том числе и либеральная, и революционная, включая и декабристов, не спешила освобождать собственных крестьян, – пишет исследовательница. – Подобное противопоставление "народной монархии" "дворянину с розгой", аристократу–крепостному, и дворянину с бомбой", революционеру–демократу, а вместе с ними и аристократической или демократической республике находим только у выдающегося социального и политического мыслителя XX века Ивана Солоневича, между тем как политическим стереотипам и нашего, и пушкинского времени взгляды Пушкина решительно противоречат». [1]

И. Солоневич в «Народной монархии» одним из первых в общественной мысли XX века вслед за Василием Розановым и Иваном Ильиным аргументировано доказал тезис о постоянном несовпадении интересов русского народа и русских идеологов. Иван Солоневич упрекал русскую литературу в создании карикатурного образа русского народа. Обвинения Солоневича более конкретны и более жестки, чем у Розанова. Но эти обвинения звучали во благо России, во благо ее государственности, наконец, во благо самой литературы. Отрицательный жизненный опыт Солоневича сказывался на более негативной оценке и в то же время на нерушимой вере писателя в простых русских людей, искаженные образы которых в литературных произведениях вызывали его бурный протест.

Не раз он обвинял на страницах книги и дореволюционную, и советскую литературу в незнании русской жизни, в создании отрицательного представления о России. Разумеется, речь идет не о русской литературе вообще, значение которой Солоневич понимал, а именно о проблеме оторванности от народной жизни, об отсутствии положительных полнокровных героев из народа в произведениях талантливых писателей. «Мимо настоящей русской жизни русская литература прошла совсем стороной, – писал он в «Народной монархии». – Ни нашего государственного строительства, ни нашей военной мощи, ни наших организационных талантов, ни наших беспримерных в истории воли, настойчивости и упорства – ничего этого наша литература не заметила вовсе. По всему миру – да и по нашему собственному сознанию тоже – получила хождение этакая уродистая карикатура, отражавшая то надвигающуюся дворянскую беспризорность, то чахотку или эпилепсию, то какие-то поднебесные замыслы, с русской жизнью ничего общего не имевшие. И эта карикатура, пройдя по всем иностранным рынкам, создала уродливое представление о России, психологически решившее начало Второй мировой войны, а, может быть и Первой». [2] Этот серьезный приговор русской литературе заставил призадуматься пишущую эмиграцию. Солоневича невозможно было опровергнуть или не заметить. Да и что можно было возразить на резкие, безапелляционные, но в то же время верные высказывания публициста, явившегося из финских лесов, прошедшего несколько тюрем, совершившего побег, организовавшего в эмиграции издание газет, журналов, книг. Особенно резкие суждения Иван Солоневич высказал в адрес Александра Грибоедова. По мнению критика, автор «Горя от ума» не нашел ни одного другого персонажа в русской армии, кроме Скалозуба. «Что – Скалозубы ликвидировали Наполеона и завоевали Кавказ? Или чеховские «лишние люди» строили Великий Сибирский путь? Или Горьковские босяки – русскую промышленность? Или толстовский Каратаев крестьянскую кооперацию?» [3]

Советской литературе досталось от Солоневича не меньше. Издевательством называл публицист прозу Михаила Зощенко и поэзию Саши Черного. Немцы, считает Солоневич, пошли завоевывать «зощенковских наследников, чеховских лишних людей» и были изумлены: «… позвольте, как же это так, так о чем же нам сто лет подряд писали и говорили,.. так где же эти босые и лишние люди?» [4]

Уже при первом знакомстве с дореволюционной и современной Солоневичу финской критикой можно найти немало общего во взглядах Солоневича и финнов. Восприятию классической русской литературы в Финляндии в начале ХХ века посвящена глава «Восток или Запад? Тенденциозность или дионисийство?» в нашей монографии «Русско-финские литературные связи начала ХХ века» (Петрозаводск, 1998). В данной статье мы сделаем акцент на критических высказываниях в финской периодике, подтверждающих правомерность идей Ивана Солоневича.

Каждый раз, обращаясь к русской литературе, финны как бы «примеряли» ее на себя, как бы задавались вопросами: «Наше ли это? Нужно ли это нам?» С разным подтекстом эти вопросы звучали почти во всех рецензиях, во всех размышлениях о русской литературе. На взгляд В. Коскенниеми, литературный тип в русской прозе лишен «того равновесия активности и пассивности, ума и сердца, которое характерно для западноевропейского персонажа». Герой в русской литературе представляет собой крайность: «бездарно пассивный» Обломов, «неврастеник» Раскольников, «хищник более наивный, чем рассудительный» Чичиков. [5]

Рецензируя «Палату № 6», И. К. писал, что модель российского общества это больница, «а два российских господина из маленького городка...– типы трагикомические…». [6] По мнению Я. А.(Ялмари Алберга), Чехов не пробуждает желания бороться, «бесполезно биться о серую-серую ограду, окружающую жизнь вообще и русскую жизнь в частности... человек не может быть счастлив, но он может привыкнуть... и он привыкает ко всему. И эта проклятая привычка подавляет человека, убивает в нем все лучшее и благородное, делает его безвольным и серым, таким же, как окружающая его обыденность. Так влияет Чехов, по крайней мере, на финского читателя». [7]

19-летняя Хелла Вуолиёки, в последствии ставшая одной из самых известных финских писательниц в Европе, в переведенной ею пьесе «Царь Голод» Леонида Андреева увидела не только подлинное художественное открытие: «никто еще до сих пор такими выразительными красками не описывал железные законы производства», [8] но и обратила внимание на весьма смутное представление писателя о рабочих. Ей не понравилось отсутствие достоинства в самосознании героев, даже не имеющих понятия о своей ценности и силе.

Финны выбирали для переводов произведения с социальной остротой авторов, выражающих явно антимонархические взгляды. Народники, писатели, близкие к народничеству, писатели-«знаниевцы» вызывали симпатии у финских издателей, а те, в свою очередь, находили достойных переводчиков и деньги на издание книг. К-а. (Калима?) перевел в 1906 году «Андрея Кожухова» С. Степняка-Кравчинского, Илмари Кианто в 1907-м - «Страну отцов» С. И. Гусева-Оренбургского, Рафаэль Линдквист в 1904-м – рассказы Д. Мамина-Сибиряка. Были переведены также рассказы К. М. Станюковича, В. Г. Короленко, тюремные мемуары П. С. Поливанова. Не смущало издателей то, что С. Степняк-Кравчинский участвовал в убийстве шефа жандармерии, П. С. Поливанов застрелил тюремного охранника, К. М. Станюкович несколько лет провел в ссылке.

Некоторые произведения были интересны финнам как «исторические свидетельства» своеобразной эпохи России, но как художественные тексты – малоценны. Очень резко В. Т. (Вильо Таркиайнен) отозвался на публикацию романа С. Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов» (в переводе на финский язык роман называется «Нигилист»): «Немного, видно, радости для финского читателя от такого романа». [9] Критик считает, что вряд ли роман о жизни революционеров России 1870-х годов будет интересен финнам, от которых «нельзя даже ожидать исторической заинтересованности». [10] Но, на наш взгляд, именно «историческая заинтересованность» финнов диктовала порой выбор тех или иных книг для перевода на финский язык Роман И. Родионова «Наше преступление», опубликованный в 1910 году в переводе С. Веннервирты, критики называют тенденциозным, Старания автора увенчались успехом, иронизирует Х. Й-н. «Писатель создает яркие картины: пьянство, драки, страшные убийства, семейные разборки, в общем все т е н е в ы е с т о р о н ы повседневной жизни. <…> Он играет роль судьи, который всегда говорит: вот такая, вот такая варварская кругом жизнь... Но возникает сомнение, нужны ли нам, финнам, такие конкретные произведения, со всеми этими воинственными криками русского угнетенного и забитого народа». [11]

В недавно вышедшей книге Э.Г. Карху «Общение культур и народов» опубликована переписка финского писателя Арвида Ярнефельта и Льва Толстого. Подобно Солоневичу А.Ярнефельт убежден, чтобы народ не был унижен и забит, идеологи, люди, получившие образование, должны слиться с народом, Прислушиваясь к Толстому в вопросах веры, духовного совершенствования, экономики, А.. Ярнефельт вступает, в полемику с русским писателем, касаясь проблемы патриотизма, старается убедить «великого русского», что в Финляндии патриотизм обозначает нечто совсем иное, чем во Франции или Германии: «Я не говорю, что образованные и богатые люди вдруг вздумали создать финскую нацию и создали. Но среди этих людей вдруг ни с того и с сего пробудилось действительное желание сблизиться с народом». [12] Вспоминая встречу с Толстым, Ярнефельт пишет, главным для него было сказать Толстому, что «в результате усилий образованного класса осуществить эту идею (слияния с народом – Е.С.) и возникло у них все то, что они теперь имеют. Возникли национальная литература, школы, театр, возникла осознанная финская мысль». [13]

В 1920—1930-е годы интерес к русской литературе проявился в творчестве писателей и критиков направления «пламеносцев» (туленкантаят). Один из пламеносцев Лаури Вильянен посвятил творчеству Достоевского статью «Достоевский и Ницше» (1937 г.) в книге «Борющийся гуманизм» (Taisteleva humanismi). В исключительности героев Достоевского и «сверхчеловека» Ницше Л. Вильянен видит много общих черт, даже исключительность князя Мышкина и Алеши Карамазова не кажутся критику высоко нравственными именно потому, что их доброта исключительна, оторвана от людей. На эту мысль Л. Вильянена обратил внимание Э.Г. Карху в своем исследовании «Достоевский и финская литература»: «Князь Мышкин в "Идиоте" , — рассуждал ученый, — воплощает предельное смирение, он человек, которому "некуда больше смиряться". Но какова действенность его нравственного идеала? И был ли он для писателя окончательным? Почему в романе показано, что "святая доброта" князя возбуждает в других лишь "гибельные страсти" и в конечном итоге приводит его самого к душевному краху?. Возвысив страдание, сделав страдание священным, светлым, Достоевский, по мнению критика, приговорил русский народ к жалкому состоянию, освященная покорность обрекает русский народ жить в царстве зла, в мире призраков, в раю душевнобольных. В этом смысле мировоззрение писателя вызывало у финского критика явный протест. И на примере князя Мышкина Вильянен доказывает, что путь покорности неизбежно приводит к тупику. Однако выступление Достоевского на открытии памятника Пушкину с речью, в которой он говорил о мессианском призвании России, Вильянен называет выдающимся событием в жизни писателя.

Показывая отрицательные типы, униженный народ, смирение, вскрывая язвы общества, русская литература тем самым учила финнов сопротивлению. Финских критиков привлекало, что и сама русская литература подчас находилась в оппозиции правительству.

Исследовательница из Хельсинки Лийса Яскеляйнен считает, что в начале XX века на рост популярности русских писателей в Финляндии повлияло то обстоятельство, что они не были в почете у правящих кругов России. [14] Русская литература завоевала Финляндию именно своей острой социальностью, умением писателей показать «отвратительные» черты человеческого общества. Солоневич был абсолютно прав, считая то такая литература создавала неверное представление о России, но, с другой стороны, социальная острота вызывала особый интерес к русской литературе. Подчеркнем, что финны сами предпочитали переводить литературу с критическим изображением действительности. В начале ХХ века они практически не переводили поэзию, произведения русского символизма, не знали древнерусской литературы, русского героического эпоса.

Примечания

[1] Мальчукова Т.Г. Античные и христианские традиции в поэзии А.С. Пушкина // Книга I. Петрозаводск, 1997. С. 64.
[2] Солоневич И. Народная монархия. Сан-Франциско, 1978. С. 58.
[3] Там же. С. 57.
[4] Там же. С. 52.
[5] Koskenniemi V.A.Anna Karenina //Aika.1912. S. 24.
[6] J.C.Laakarin kohtalo eli sairaala N6 //Valvoja.1901.S.459.
[7] J.A. Venaalaisia kirjailijoita // Aika.1907.S 697.
[8] H.M. [Hella Murrik (Wuolijoki)] Leonid Andrejevin uusi naytelma ”Kuningas Nalka / Tyomies. 1908. heinak. 11 p-na.
[9] V. T. S. Stepnjak. Nigilist // Valvoja. 1907. S. 667.
[10] Ibid.
[11] J-n Н. I. A. Rodionov. Rikoksemme // Aika. 1911. S. 397.
[12] Ярнефельт – Толстому. Гельсингфорс. 7 апреля (н.ст.) 1899 / Э.Г. Карху. Общение культур и народов. Исследования и материалы по истории финско–карельско–русских культурных связей XIX–XX веков. Петрозаводск. 2003. С. 188.
[13] Ярнефельт А. Из «Дневника о моей поездке по России» (1899) / Э.Г. Карху. Общение культур… С. 211.
[14] Jaaskelainen L. Helsingin Kaiku (1906–1916) kultturin esittelijana. Pro-gradu tutkielma. Helsingin yliopisto, 1976. S. 70.