Е. Г. Сойни, канд. филологических наук (Петрозаводск)
Иван Солоневич и Финляндия

Побег из концлагеря за границу Ивана Солоневича, его сына Юрия и брата Бориса был прекрасно организованным и продуманным. Солоневичам помогали редкая для того времени физическая подготовка и невероятная изворотливость. Им, заранее подготовившим провизию, не пришлось грызть землю и «грабить» финских крестьян, как это делали их предшественники из группы Ю. Д. Бессонова. [1]
В июле-августе 1934 года Иван Солоневич с сыном Юрием бежал из Медвежьегорского лагеря в Йоэнсуу. Перейдя границу, из финской тюрьмы он писал жене Тамаре Владимировне в Берлин:
«Родная моя девочка!
Итак, 4 месяца ГПУ, 7 месяцев концлагеря и 16 суток драпежа по нечеловечьим лесам и болотам – все уже позади, и мы в Финляндии <…> Мы пока взаперти, как говорят, в карантине, до 29 VIII, отъедаемся от лагерной голодовки (твои посылки – все были законсервированы в пути). Отдыхаем от нервного и физического напряжения последних месяцев. Но будущее – неясно. Мы здесь, в Йоэнсуу, – первый прецедент такого рода, с нами не знают, что делать, и сносятся с Гельсингфорсом. <…> Дальше: это карантинное время я использую для работы над брошюрой о концлагерях в СССР. Думаю издать ее в Гельсингфорсе и думаю, что она будет интересна: свежий материал на свежую тему. Спишись с Рениковым… и поговори в Берлине насчет издания, условий, гонораров, переводов и т. д., размер 2-3 печ. листа.
Сильно беспокоюсь о Бобе (брате Борисе – прим. Е. С.).
Он должен был бежать 27/8 – не знаю, как ему это удалось. А неудача – это смерть. Сообщи о нашем бегстве знакомым, чтобы они нам ничего не писали и не слали, а то вляпаются в неприятность. <…>
Об очень многом хочется написать, но пока еще все так путано.
Целую и люблю. Ва.
Только что узнал, что Боб перебрался благополучно и находится в карантине в Urosjarvi». [2]
Борис Солоневич бежал из Свирского концлагеря в тот же день, что и Иван с сыном, а советско-финскую границу перешел на четыре дня раньше – 8 августа.
Финская тюрьма оказалась для Ивана Солоневича хорошим рабочим кабинетом. Находясь вместе с сыном в пограничном изоляторе, он писал очерки о финских эмигрантах в СССР, Карелии, Беломорско-Балтийском канале. Его очерки – свидетельство непосредственного участника событий – представляют несомненный интерес. Произведения этого периода полны злости, спешных, необдуманных суждений, автору еще многое придется испытать, прежде чем он сможет объективно во всем разобраться.
В очерке «Карелия уходит…», написанном в финской тюрьме и законченном 1 сентября 1934 года, автор признается, что о происходящем в Советском Союзе писать очень трудно. «Трудно потому, что эти дела сплелись в чудовищный клубок противоречий, в этакий гордиев узел, который, кто его знает, как еще разрубит история, но как-то, конечно, разрубит». [3]
Эмигрантов из Финляндии, не раз встречавшихся И. Солоневичу, он называет наивными людьми, мечтателями, стремящимися попасть в «социалистический рай», в обетованную землю трудящихся, «…переходившими карело-финскую границу в расчете на братский прием со стороны советских властей». [4] В очерке «Финские эмигранты в Советской России» Солоневич пишет о финнах с чувством некоторой вины: «…первое, что встречает нелегальных эмигрантов в СССР – это тюрьма. Затем их по этапу отправляют за Урал – преимущественно на лесные разработки в Западную Сибирь или в шахты Караганды.
Одну из таких групп финских эмигрантов я встретил в деревне Койкары, на реке Суне, километрах в 150 от Петрозаводска, поздней осенью 1932 г. Их было человек 30, и большинство из них просидело уже по несколько месяцев в тюрьмах пограничной охраны – может быть, самых страшных тюрьмах СССР. Они были оборваны и голодны, в их глазах была горечь перед теми разочарованиями, которые уже были пережиты, и ужас перед теми, которые еще предстояло пережить… Они задали мне ряд наивных вопросов: скоро ли их выпустят и поставят на работу, оденут ли их, где можно достать колбасы, масла, сыру?
Есть очень небольшая группа эмигрантов-финнов, завербованных в свое время в качестве инструкторов по лесному делу. Они ликвидировали все свои дела, привезли с собой валюту, и постепенно они попадают в то же положение, как и остальные советские рабочие – русские и иностранные – в положение нищеты, голода и бесправия». [5]
Солоневич предупреждает финнов, что это – цена за поддержку мировой революции и «если эта цена вам подходит, если вы хотите принести себя в жертву отдаленным возможностям мировой революции, тогда и только тогда вам есть смысл ехать в СССР. Но если вы просто хотите жить, а не гнить заживо – обходите стороной границы СССР». [6] {139}
Этот очерк, написанный в финской тюрьме, никаким образом нельзя назвать доносом или выполнением заказа финских властей. Факты, в нем изложенные, попали в книгу «Россия в концлагере», о которой стоит поговорить подробнее. Солоневич явно симпатизирует финским революционно настроенным рабочим, отделяет их от всяческой «коминтерновской шпаны» и жалеет: «Можно симпатизировать и можно не симпатизировать политическим убеждениям, толкнувшим этих людей сюда. Но не жалеть этих людей нельзя. Это не та коминтерновская шпана, которая едет сюда по всяческим, иногда даже не очень легальным визам советской власти, которая отдыхает в Крыму, в Минеральных Водах, которая объедает русский народ Инснабами, субсидиями и просто подачками. Они, эти идеалисты, бежали от «буржуазных акул» к своим социалистическим братьям». [7]
Называя финнов идеалистами, наивными мечтателями, Солоневич еще не знал, что через несколько лет эти слова он может сказать о самом себе, перебежавшем в Финляндию. «Куда вернуться нам, русским, ныне пребывающим и по эту, и по ту сторону исторического рубежа двух миров?» – задавал он себе вопрос в книге «Россия в концлагере».
Покидая лагерь, Солоневичи покидали Россию, еще не осознавая, что навсегда. И. Солоневич описывает залитый солнцем барак и свое странное состояние: «Барак наш торчал каким-то кособоким гробом, с покосившейся заплатанной крышей, с заклеенными бумагой дырами окон, с дневальным, понуро сидевшим у входа в него. Странная вещь, во мне шевелилось какое-то сожаление. В сущности, неплохо жили мы в этом бараке. И в нем было много совсем хороших, близких мне русских людей. И даже нары мои показались мне уютными».
Финляндию Иван и Юрий определили по мусорной куче, в которой лежали обрывки газет на финском языке и разные консервные, конфетные банки со шведскими надписями. Встречам с финнами И. Солоневич посвящает в книге целую главу. Ее невозможно читать без улыбки, с тонким юмором и искренними симпатиями к финнам он описывает первые часы и дни своего пребывания за границей.
В сарае, на который набрели беглецы, играла финская девочка лет десяти. Попытки Юрия изъясниться на разных языках произвели несколько неожиданное впечатление: «Девочка стрелой выскочила из сарая, шарахнулась в сторону от нас, каким-то фантастическим стилем перемахнула через забор и только подбегая к крыльцу избы, подняла неистовый вопль <…> грязная и опухшая от комариных укусов физиономия, рваное лагерное одеяние, на поясе разбойничий нож, а на носу угрожающие черные очки. Да, с такой внешностью к десятилетним девочкам нужно бы подходить несколько осторожнее».
И вот появляется отец девочки. На страницах книги описано скорее не появление, а именно явление финского хозяина русским беглецам. Перо Солоневича замедляет свой быстрый бег, торопливый стиль сменяется размеренным повествованием.
Солоневича поразила в облике финна абсолютная уверенность в самом себе, в завтрашнем дне, в неприкосновенности его буржуазной личности и его буржуазного клочка земли. Этой уверенности автор «России в концлагере» не видел в лицах советских людей, тем более в деревне. Образ финна в прозе Солоневича очень мало похож на классического чухонца, запечатленного русскими поэтами, особенно петербуржцами. Это прежде всего собственник, хозяин, буржуа, и только во вторую очередь крестьянин, рыбак, лесоруб.
В сознании писателя с образом финна связывалось чувство собственного достоинства, идейная убежденность и благополучие. В его книге произошла полная ломка стереотипов, как будто и не было вовсе в русской литературе «приюта убогого чухонца». «Во всем был достаток, уют, уверенность… Мужичок принялся обстоятельно докладывать своей хозяйке сущность переживаемого момента. Он наговорил раза в три больше, чем я успел рассказать».
Пограничники у Солоневича, пожалуй, даже идеализированы. Они очень доброжелательны, просты и разговорчивы: «Пограничник сделал вид, что ему полагается нас обыскать, похлопал Юру по карману и этим удовлетворился. <…> Завел с Юрой оживленный разговор, состоящий из жестов, междометий и попыток выразить мимикой лица такие, например, вещи, как мировая революция. Не знаю, что понял пограничник. Юра не понял ничего».
Глава «Финляндия» построена на постоянном противопоставлении доброжелательности финнов и удрученного состояния души главного героя. Чем лучше к беглецам относятся финны, тем хуже становится на душе у беглецов. Самое страшное, что они почувствовали на финской пограничной заставе, - это национальное оскорбление.
Вспоминая финских эмигрантов, Солоневич с огромным чувством вины признается: «Да, их принимали не так, как принимают здесь нас. <…> Очень ли мы правы, говоря о русской общечеловечности и дружественности? Очень ли уж мы правы, противопоставляя «материалистический Запад» идеалистической русской душе? <…> И контраст с бесчеловечностью всего того, что я видел на территории бывшей Российской империи, навалился на душу тяжелым национальным оскорблением. Мучительным оскорблением, безвылазностью, безысходностью». Главный герой «России в концлагере» не может ответить на терзающие его душу вопросы: «Почему же здесь, в Финляндии, такая дружественность, да еще ко мне, представителю народа, когда-то «угнетавшего» Финляндию? Почему же там, на моей Родине, без которой мне все равно никакого житья нет и не может быть, такой безвылазный, жестокий, кровавый кабак? Как это я, Иван Лукьянович Солоневич, рост выше среднего, глаза обыкновенные, нос картошкой, вес семь пудов, особых примет не имеется… мог допустить этот кабак?»
С пограничной заставы беглецов перевезли в Иломантси, они вызвали к себе необыкновенный интерес местных жителей. Хозяйки, охая и ахая, устремлялись к плитам готовить кофе, местные фотографы снимали их на пленку, а «пограничники чувствовали себя соучастниками небывалой в этих местах сенсации».
Возможно, в Иломантси, где несколько лет учительствовала известная финская поэтесса Катри Вала, И. Солоневич написал те страницы своей книги, с содержанием которых будет полемизировать финская поэтесса. Предметом полемики двух литераторов станет, увы, не форма художественного произведения, а отношение к оружию.
«Что может родиться от высиживания на штыках, кроме гадюк!» - восклицает Катри Вала в статье «Кантеле или финский нож?» И. Солоневичу финские штыки кажутся «дружественными», это «не оружие насилия, а оружие от насилия». В статье «Пограничная поэзия» 1939 года поэтесса возмущена: «рыть траншеи <…> против государства (СССР – прим. Е. С.), которое за двадцатилетнее существование не завоевывало с помощью оружия <…> ни одной страны!..» Иван Солоневич: «Финские винтовки нас защищают; из русских винтовок мы были расстреляны…» В 1933 году Катри Вала призывает: «Теперь нужен труд, а не <…> ружейные выстрелы. Символом народа Финляндии должен стать не финский нож, а кантеле…» [8]
Солоневич ловит себя на «подленькой» мысли: «Мне захотелось встать и погладить эту финскую винтовку. Я понимаю, очень плохая иллюстрация для патриотизма. <> А самое страшное в нашей жизни заключается в том, что советская винтовка – одновременно и русская винтовка. Эту вещь я понял только на финской пограничной заставе».
Из Иломантси беглецов на грузовике доставили в Йоэнсуу, где им пришлось отбывать несколько недель в каталажке на «карантине», а затем – в Хельсинки. В Хельсинки Иван Солоневич столкнулся с проблемами, которые быстро заменили его восторженное отношение к «материалистическому Западу» и заставили покинуть Финляндию через полтора года после перехода границы.


Примечания:
[1] См.: Безсонов Ю. Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков. – Париж, 1928. - …с.; Мальсагов С. Адский остров / Обратный пер. с англ. Ш. Яндиева. – Лондон, 1926. - …с.
[2] Солоневич И. Л. – Солоневич Т. В. Письмо от 17 авг. 1934 // Финский национальный архив. Хельсинки. Фонд И. Солоневича. Ед. хр. № 118.
[3] Солоневич И. Л. Карелия уходит… // Там же.
[4] Солоневич И. Л. Финские эмигранты в Советской России // Там же.
[5] Там же.
[6] Там же.
[7] Солоневич И. Л. Россия в концлагере. – Вашингтон, 1958. – с. 34.
[8] Vala K. Kantele vai puukko? // Suorasanaista 30-luvulta ja luvueta. Helsinki,1981. S.58.



Hosted by uCoz