| Юрий Щеглов |
|
Шагреневая шкура
«Пройти через войну и лагеря, испытать все на собственной шкуре - это почти всегда укоротить собственную жизнь, но нередко - продлить жизнь слова. НАМ НАПЛЕВАТЬ НА МИНЫ. МЫ, подростки, спецы по развалинам, знаем, что в них искать. Нам нужны гранаты, чтобы глушить рыбу на Днепре, эсэсовские кинжалы с рубиновой свастикой на рукояти, чтобы сменять их на съестное и сигареты у таких же, как мы, мальчишек. Офицерские кортики с готической вязью на лезвии. Рукавицы с одним указательным пальцем для стрельбы - носить такие особый шик. Бутсы на крючках и прочее немецкое барахло для личных нужд. Весной сорок четвертого ценные находки в киевских развалинах еще не редкость. На кладбищах разбитой техники – артиллерийской, самолетной, вагонной - можно найти и кое-что получше: губную гармонику в инкрустированном футлярчике с размашистой выдавленной надписью, электрический фонарик с железной петлей для пуговицы, фигурную бутылку из-под вина. Это настоящее богатство. И мы шуруем по подвалам и траншеям, надеясь на удачу. В подвалах дома Гинзбурга, выходящего полуразрушенным фасадом на Институтскую улицу, в вонючих лабиринтах кое-что удалось отыскать в первые апрельские дни. Трудно объяснить, как все это очутилось внизу, среди канцелярского то ли штабного, то ли торгового хлама: книги на русском языке и иллюстрированные немецкие журналы. Я взял себе две книги и еще военный журнал, с красочным рисунком краснозвездного самолета, за крылья которого уцепились немецкие солдаты в изодранном обмундировании. Самолет разрывал белоснежные облака, клубящиеся в кобальтовом, словно эмалированном, небе. Подпись под рисунком я не мог прочесть, но догадался сразу, что на нем изображено бегство из советского плена. Я ненавидел немцев, войну, отнявшую у меня сандалии и "испанку" с кисточкой, новые брюки и матроску. Я ненавидел уродливые физиономии Гитлера и Геббельса и немецкую форму. Я ненавидел пленных, которые уныло шлепали по городу и вяло разбирали развалины. Но я взял журнал, потрясенный необычным рисунком. Одну из книг в добротном кожаном переплете я продал позднее в Москве на Кузнецком мосту за приличные по тем временам деньги, чем облегчил свое голодное студенческое существование. Называлась книга "Порнография в эпоху Ренессанса". Такой красивой бумаги, на которой были напечатаны весьма наивные картинки, я более в жизни не встречал, а просмотрел разных художественных альбомов сотни. Вторая книга была толстенькая, в мягкой обложке, с портретом очкастого автора, она называлась "Россия в концлагере" и была издана в Софии. Желтоватая дешевая бумага. Лицо автора - Ивана Солоневича - крупное, серое, с неясным близоруким взором. Я ЗАВЕРНУЛ В ТРЯПКУ КНИГУ Солоневича и сунул в кухонную плиту: ни дров, ни угля в Киеве не было. Еду готовили на керосинках и примусах. За хранение Солоневича девять грамм под череп было обеспечено - это я, подросток сталинской эпохи, хорошо понимал. Читал я смертельную находку вперемежку с "Оводом" Этель Лилиан Войнич по ночам в туалете, стоя на табуретке под еле тлеющей запыленной лампочкой. То, о чем писал Солоневич - а писал он о житье-бытье на Беломоро-Балтийском канале, - находилось в необъяснимом для меня противоречии с другой книгой, принадлежавшей нам до войны. Книга была большого размера, в переплете серо-стального цвета, с профилями вождей, многочисленными фотографиями. Я рассматривал отретушированные снимки - и все мне там нравилось: рассказы про подвиги заключенных на трудовом фронте и особенно про их культурный досуг и премиальные пирожки. А текст Солоневича вызывал уныние и тоску. Позже я узнал, что Иван Солоневич писал свою книгу в эмиграции, по ночам. После работы грузчиком в гельсингфорсском порту. Она первой опровергла парадное издание, вышедшее под редакцией Горького, Авербаха и чекиста Семена Фирина, чудовищное изделие группы наемных советских писателей. Многие факты биографии и литературной судьбы Ивана Солоневича лично мне неприятны. Я предпочел бы, чтобы их вообще не существовало. На книге, которую я нашел в киевском подвале, стоял круглый штамп с надписью "Русский институт в Мюнхене" – изображение орла со свастикой. Объединение Солоневича "Кружки друзей "Голоса России" вместе с Российским фашистским союзом Родзаевского входило в Российский национальный фронт. Ему приходилось не раз встречаться с теми, кто хотел отнять у России право на историческое существование и кто мечтал о значительном сокращении славянского племени, и не только встречаться - сотрудничать. Но не стоит забывать, с кем общались и от кого принимали подачки и дачки все эти Катаевы, Габриловичи, Шкловские, Никулины и прочие авторы гимна сталинскому концлагерю. Своими перьями они с энтузиазмом поддерживали машину уничтожения соотечественников, и по мне, уж лучше Иван Солоневич со всеми своими тараканами и дремучим национализмом. Сын бедного белорусского крестьянина, получивший достаточно скудное образование в годы Великой Смуты, он оказался дальновиднее, чем весь союз советских писателей во главе с прославленными дачниками, чья литература сегодня утратила свое значение. Теперь, слава Богу, власть не навязывает их, как раньше, и оказалось, что она, эта литература, почти вся покрылась пожухлой травой забвения. Никому не интересны патетические описания природы, которую безжалостно уродовали, интимные подробности жизни великосветского бомонда, культурные ценности которого сомнительны, жалкие литературно-художественные сплетни и подстроенные чекистами конфликты. АВТОР "РОССИИ В КОНЦЛАГЕРЕ" привнес – пускай и вынужденно - в свою книгу важнейший эффект присутствия. Этот прием не мил тем, кто пишет о войне - не воевав, кто пишет о концлагере – не посидев, кто считает такого рода требования сковывающими литературу. Но сравните шероховатую прозу Ивана Солоневича с коллективной поэмой совписов-туристов о ББК, сопоставьте прозу Виктора Некрасова, Константина Воробьева, Василия Гроссмана, Вячеслава Кондратьева, даже нередко наступавшего на горло собственной песне Константина Симонова с военной прозой невоевавших, и вы поймете, что "эффект присутствия" необходим - чтобы литература не стала способом литератора устроить свою жизнь, а оставалась частью самой жизни, какой бы она ни была. P.S. Книга Ивана Солоневича "Россия в концлагере" наконец-то издана и в России». Алфавит. 2000. 3 июля. № 27. С. 35. |
