Н. Никандров (Каракас, Венесуэла)

Н. Никандров (Каракас, Венесуэла)

Иван Солоневич в годы нацистской ссылки

Часть 2

Благодаря протекции Карка Иван вскоре переехал из гостиницы в прочный, построенный на века фархверковый дом, где немногословные хозяева сдали ему комнату. Находился дом на дальней окраине городка, в деревне Альт Драгайм, к которой подступали вплотную унылые бесконечные поля. Основательных померанских мужиков Солоневич окрестил «гренадерами». Их предков прусские правители рекрутировали в свои боевые полки как наиболее стойких солдат. «Гренадеры» эпохи Гитлера недели две-три присматривались к «ученому» русскому, о котором было известно, что он находится под присмотром полиции. Потом стали наведываться в гости.

Для общения «гренадеры» предпочитали вечерние часы. Как вспоминал Солоневич, «приходили мужики и сапожники, батраки и торговцы» и «после всяких вводных предложений о погоде и об урожае, о том о сем, неукоснительно заворачивали беседу к тому одному, что их интересовало: к войне». Из этих неторопливых бесед Солоневич сделал вывод, что простые немцы войны с Россией не хотели по вполне понятной причине: они уже имели опыт первой мировой. В книге «Диктатура слоя» писатель называл своих собеседников в Альт Драгайм общим именем «Иоганн Мюллер». И пытался представить себе ход размышлений такого типичного «Мюллера» в отношении войны в России:

«Он воевал против русского солдата, который почти без оружия бился с истинно звериным упорством. Те тысячи верст, которые штаб мерил циркулем, а профессора – цитатами, он, Иоганн Мюллер, месил собственными пудовыми сапогами. Скудость русской железнодорожной сети… он, Иоганн Мюллер, познал с точки зрения собственных подошв: значит, нужно будет месить собственными сапогами тысячи верст русского бездорожья, оставаться без хлеба и без подвоза. В годы оккупации Украины, он, Иоганн Мюллер, познал первые зачатки страшной народной войны – далекого отголоска 1812 года… Это в него, Иоганна Мюллера, стрелял каждый куст и каждый угол. Это он, Иоганн Мюллер, сжигал, по приказу начальства, целые деревни, и целые деревни уходили в леса, и из лесов полыхало новое пламя партизанской войны… Потом он, Мюллер, разбитый и окровавленный возвращался домой – в доме было разорение, инфляция, и черт его знает, что еще».

Через доктора Карка Солоневич стал подыскивать местного учителя, чтобы договориться с ним об уроках немецкого языка. Несмотря на проведенные в Германии годы и десятки прочитанных лекций для «местной аудитории», Иван чувствовал, что его знание немецкого оставляет желать лучшего. На этой почве он и познакомился с Рут Беттнер,[3] вдовой обер-лейтенанта, командира подразделения парашютистов, погибшего в ходе операции по захвату Кипра в мае 1941 года. В ту эпоху нравы в померанской провинции были пуританскими. Рут боялась сплетен и потому решила, что уроки лучше всего давать на открытом воздухе. Так и повелось, они прогуливались вдоль озера («в духе» философов-перипатетиков) и вели нескончаемые «учебные беседы». По позднейшим воспоминаниям Рут, «худшего решения быть не могло: о ее связи с русским писателем сплетничали все». [4]

Первая же прогулка показала, что работа по «шлифовке» немецкого языка Солоневича предстоит немалая. Произношение его сильно страдало, хотя словарный запас был богатый. Поэтому возникали смешные, а нередко и пикантные ситуации. Так, в день знакомства, после того как они поднялись на вершину холма, с которой была видна панорама Темпельбурга, Иван произнес весьма двусмысленные слова: «Huebsche Hoeschen» («какие хорошенькие штанишки»). Рут была весьма удивлена такой репликой русского и дома, вытирая тарелки после ужина, размышляла о том, что русский проявил вопиющую неделикатность, заговорив о нижнем белье с женщиной, с которой только что познакомился. Только потом ей пришло в голову, что Солоневич хотел сказать совсем иное: «Huebsche Hauscen» («хорошенькие домики»). В другой раз, в ресторане Солоневич заказал официанту «Ein Gebiss», что означало «зубные протезы». Официант улыбнулся и переспросил, не имеет ли клиент в виду «Imbiss», то есть «легкую закуску»?[5]

Иван «в порядке взаимности» давал Рут уроки русского языка, знание которого, по его мнению, могло пригодиться ей в будущем. Первое занятие она запомнила навсегда. Иван положил перед ней русскую газету, на полях которой написал алфавит кириллицы. Потом под каждой буквой поставил эквивалентную ей по звучанию - немецкую. Сразу же после этого он сказал: «А теперь прочти этот заголовок»…

«Мне стоило громадных усилий произнести первые в моей жизни русские слова, - вспоминала позднее Рут. – Но я помню их до сих пор – «Рабочий труд»…

В ходе такого «пешеходного» изучения языка, Солоневич хорошо узнал Темпельбург и его окрестности. Здесь было все, в чем нуждалась стандартная немецкая душа: железнодорожная станция, два газетных киоска, универсальный магазин «Густав Росенов и сын», популярное кафе «Эрих Хюбнер» неподалеку от Рыночной площади, лодочный вокзал, от которого можно было совершать поездки по озеру Дратциг-зее на моторном катере «Ролхер», любуясь идиллическими пейзажами «Померанской Швейцарии».

После двух месяцев знакомства Солоневич сделал Рут предложение. По ее словам, это было неожиданностью для нее: «Я была, мягко говоря, изумлена и вежливо отказалась, - так вспоминала она об этом событии через 60 лет. - На следующий день я объяснила Ивану, что подобный брак невозможен. Во-первых, у нас было 25 лет разницы в возрасте; во-вторых, мы недостаточно хорошо знали друг друга; в-третьих, различались наши религиозные убеждения, хотя это не имело большого значения, поскольку мы не были фанатиками; в-четвертых, наши страны воевали друг с другом. Герр Солоневич ответил: «Если это вас волнует, мы не будем больше об этом говорить, но мы поженимся». Мы, действительно, об этом больше не говорили и, в конечном счете, поженились».

Это был прочный и по-своему счастливый брак. Иван Лукьянович не раз говорил, что «он совершенно изменил психологию Рут и «обратил» ее во врага и нацизма, и коммунизма. Рут «считала своим долгом выучить русский язык, стать примерной «русской женой» и сподвижницей писателя и политического деятеля из России, конечно, настолько, насколько это было в ее силах. Ей удалось многое. Она стала говорить и писать по-русски, научилась готовить русские блюда, помогать мужу в его повседневной литературной и политической работе. Однако проникнуть в сущность идеи народной монархии и почти непрерывных дискуссий Ивана Солоневича с политическими оппонентами Рутика, как ее звал муж, была не способна, поскольку ко всему подходила «с немецкими мерками, с немецкими мозгами и немецкой душой».[6]

В отличие от преуспевающего доктора Карка забота о пропитании была для Солоневича изматывающе неблагодарным делом. «Отоваривать» продовольственные карточки с каждым днем становилось все сложнее: «эрзац-маргарин», «эрзац-хлеб», «эрзац-кофе» и другие эрзацы все больше преобладали в рационе. Приходилось исхитряться: в том числе, браконьерничать в лесу и на озерах. Иногда, чтобы получить несколько килограммов картошки, свеклы или кочанов капусты, Иван нанимался на работу к прижимистым крестьянам, считавшим, что русские должны быть довольны любым «вознаграждением».

Как вспоминает Рут, ее муж использовал еще один «запрещенный» способ приобретения продуктов. Одна из поклонниц литературного творчества Солоневича в Швейцарии регулярно присылала ему посылки с бразильским и колумбийским кофе, используя (по доверенности) его денежный счет в этой стране. По словам Рут, «за настоящий кофе можно было купить половину Германии, и потому обмен его на продукты помогал нам хотя бы на время улучшить питание. Но надо было быть очень осторожными, чтобы не донесли»…

Зимой 1941-1942 гг. в Померанию стала прибывать «рабочая сила», угнанная из России на принудительные работы в Германии. Во всех крестьянских домах появились памятки-инструкции, «гебраухан-вайзунг» (написание Солоневича), в которых давались рекомендации о том, как обращаться с унтерменшами с Востока. Авторы «инструкции» уведомляли, что эти работники останутся в Германии на весьма долгий срок и после войны.

Из отрывочных разговоров с остарбайтерами Солоневич постепенно выяснял, как складывается ситуация на Восточном фронте, какой грозной силой становятся партизанские отряды. Не без злорадных реплик в адрес «Розенберга и его команды идиотов» узнавал он о том, что сталинская пропаганда в СССР сместила «советскую идеологию» на второй план, выдвинув на первый славные военные традиции прошлого, подвиги Александра Невского, Дмитрия Донского, Кутузова, Суворова и других патриотов-героев прошлого. В армии были введены ордена их имени, гвардейские полки и дивизии, восстановлены погоны. Были выпущены из лагерей уцелевшие православные священники. Великая Отечественная война набирала силу и именно в этом качестве она стала принимать грозные очертания для гитлеровской Германии…

По оценке Солоневича, померанские мужики относились к «остовцам», в основном, хорошо. Но, размышляя над словечком «унтерменш», Иван Лукьянович пришел к выводу, что использование его немецкой пропагандой принесет Советам больше пользы для организации разгрома Германии, чем все союзные поставки по ленд-лизу.

Годы жизни в Темпельбурге снабдили Солоневича бесценным материалом для понимания германской истории, специфических сторон германской жизни, германского характера. Надо отметить, что в период написания своей статьи «Россия и гитлеризм» (сентябрь 1938 года) он был более «снисходителен» к особенностям национального характера немцев и к их коллективной «обеспокоенности» поисками жизненного пространства:

«Немцы, в самом деле, являются народом без пространства – Volk ohne Reum. На их бранденбургских песках даже картошка не растет без искусственных удобрений. Нет железа, нет нефти, нет цветных металлов, нет марганца, нет наших аршинных черноземов. Есть только железное трудолюбие. Можно как угодно смеяться над немецкой расчетливостью и над этими бесконечными «Verboten», но нужно войти в положение немцев, хотя бы уже для того, чтобы в тот момент, когда мы будем иметь возможность договариваться (сейчас мы этой возможности не имеем вовсе), учесть некоторые основные факты немецкой истории, немецкой психологии и немецкой географии».

Темпельбургская ссылка избавила Солоневича от иллюзий и идеализации «германского образа жизни». Этот городок дал Солоневичу возможность заглянуть за кулисы немецкой жизни: «Я не хочу ничего идеализировать и ничего очернять, - писал он. - Немецкий быт, исконный и кондовый немецкий быт, сложившийся веками и освященный традицией, – есть вещь истинно отвратительная: такого отвратительного быта, злобного, завистливого, грязного – я никогда и нигде не видал. Этот именно быт объяснил мне исторические судьбы Германии – от завоевания Рима до потери Берлина».

Именно в Темпельбурге в июле 1942 года писатель снова встретил «белокурую Валькирию», ту самую, которая в бытность его в Берлине приходила к нему полакомиться шоколадом и с детской наивностью рассказывала о том, как их, школьников, готовят «управлять Россией». Солоневича поразило тогда, с какой безапелляционностью 12-летняя девчушка говорила о том, что немцам не нужно изучать русский язык, что он им в России не понадобится.

Повзрослевшая Валькирия шагала под звуки духового оркестра среди двух-трех сотен беременных женщин, эвакуированных из Берлина. Горожане сбежались посмотреть на них, то и дело с восторгом повторяя: «Это настоящее солдатское братство». «Беременный батальон» направлялся в лагерь для беженцев, чтобы переждать там трудные времена.

Солоневич не смог удержаться от иронии:

«Действительно золдатентум! Здесь ничего не скажешь! И ребят-то сколько?! Приказ есть приказ: приказано было рожать. В других странах идет пропаганда рождаемости, дают премии – и ничего не выходит. Здесь достаточно было приказа. Мы – народ без пространства – Фольк оне Раум. Нам нужны новые территории. А для того, чтобы заселять эти новые территории, – нам нужны новые солдаты. Логики немного, – но есть приказ».

Среди зрителей Солоневич увидел мать Валькирии (она тоже ожидала ребенка «для фюрера») и подошел к ней, чтобы перекинуться словом-другим. Ничего радостного она не рассказала: ее муж, - директор школы, - погиб на восточном фронте, а дом на Штирштрассе 16 в Берлине, в котором Солоневич жил до войны, сгорел после бомбежки. Вместе с ним превратилась в золу библиотека писателя.

Несмотря на все утраты и потери, «обе Валькирии» продолжали твердить:

«А мы все-таки победим…»

Следуя своей манере предельного заострения, выдвижения эпатирующих выводов, Солоневич через год-полтора после разгрома рейха так отозвался о своем «германском опыте»:

«Германия смыла с меня последнее, что во мне осталось от какого бы то ни было уважения ко всему, носящему гордую этикетку «гуманитарная наука» – наука о человеке в общественной жизни. Здесь, в Германии, – родина научной этики и нравственные инстинкты ботокудов. Здесь - родина философии права и практика силы, творящей право. Здесь - родина научной психологии и полное непонимание ближнего своего. Здесь - родина философии истории и абсолютное непонимание основных движущих сил человечества».

Солоневич обязан был еженедельно наносить визиты в темпельбургский отдел полиции, чтобы «отметиться в наличии». Подобный контроль сохранялся до начала 1942 года. С появлением тысяч остарбайтеров и военнопленных у полицейских чинов работы прибавилось: приходилось организовывать облавы на бежавших из концлагерей «врагов режима» – чаще всего из Штутгофа. Солоневичу разрешили отмечаться ежемесячно, что позволило ему совершить несколько самовольных отлучек, достаточно рискованных, – в Берлин. Юрий в то время работал в немецких изданиях художником-иллюстратором и карикатуристом. Если для Кукрыниксов главным объектом для сатирических насмешек был Гитлер, то для Юрия – Сталин. После войны, будучи уже в США, Юрий Солоневич всегда указывал в своих биографических справках: «В Германии являлся антикоммунистическим иллюстратором».

Свою первую поездку в Берлин Иван Лукьянович предпринял для того, чтобы предупредить сына: объявленная Гитлером война Соединенным Штатам – начало катастрофы! От Берлина не останется ни пуха, ни пера! Надо удирать из столицы, чем быстрее, тем лучше. Прогноз оказался точным. Бомбежки союзной авиации с 1942 года становились все более разрушительными, а с 1943 откровенно беспощадными, направленными на подавление «боевого духа» населения.

Молодые Солоневичи последовали совету Ивана Лукьяновича. В Темпельбурге они поселились вначале в гостинице, затем перебрались в ту же деревушку, где жили Иван и Рутика.

Два-три упоминания о поездках Ивана Солоневича в Берлин, без подробностей, можно обнаружить в его статьях послевоенной поры. В 3-ем номере газеты «Наша страна» (16.10.48) он, в частности, упомянул о своих встречах с Власовым, Жиленковым и Трухиным, о долгих ночных дискуссиях с ними «под водочку». «Собеседникам» ни о чем договориться не удалось. Солоневич не верил в конечный успех планов на «военное сотрудничество» с Гитлером.