А. В. Миронов, доцент кафедры философии и методологии науки факультета государственного управления МГУ (Москва)

И. Л. Солоневич: ответ русской истории П. Я. Чаадаеву, Ш. Монтескье, Н. Я. Данилевскому и другим

Начало

Значение Ивана Лукьяновича Солоневича как самобытного отечественного философа, еще недостаточно оценено. Основное наследие Солоневича в области русской историософии заключено в его фундаментальном произведении «Народная монархия». Сам Солоневич был противником того, чтобы его рассматривали как философа. Известно его отрицательное отношение к подобному роду деятельности. Вопреки его воле, постараюсь рассмотреть его творчество именно как философское, не заостряя внимания на политических и идеологических мотивах. В истории философии существует давняя традиция не именоваться «философом», Солоневич – не исключение. Многие из тех, кого следует изучать в рамках данной дисциплины, пытались дистанцироваться от подобного определения, именуя себя «учителями», «учеными», «социологами», «преподавателями», «литературоведами» и т. д.

Вся работа Солоневича направлена на развенчание множества философских мифов, касающихся русской историографии и историософии.

Иван Солоневич не скрывал своего негативного отношения к философии вообще и к приват-доцентам, ее олицетворяющим. Отношение было одинаковым – ненужное пустобрехство чистой воды и, что важнее, опасное. Оно для России во много раз опаснее.

«Мне кажется, что некоторые вещи мы можем установить с почти абсолютной степенью бесспорности. Вот эти вещи:

1. Ни одна великая культура не строилась на основах философии – все они строились на основе религии.

2. Ни одна государственность, кроме якобинской, большевистской и нацистской, не строилась на основах философии – она строилась на основах традиции.

3. Ни одна из тысяч и тысяч попыток построить любое человеческое общежитие на любых философских началах не кончалась ничем – кроме уголовных скандалов. <…>

4. Ни один разумный человек в мире не будет устраивать бытия своего, ни на каких бы то ни было философских началах. <…>

5. Всякая философия обязана «вырабатывать мировоззрение». То есть она не может не пытаться занять в человеческой душе то место, которое занимает религия». [1]

Любые реальные попытки построить человеческое общежитие на отвлеченных философских началах приводят к застенкам и пыткам, к разрушению общества. Единственно правильное отношение к философии и философам, «всыпать подобающее количество розг в <…> философские органы усидчивости. <…> Ибо философия есть блудословие, облыжно выдаваемое за науку. Если бы это было иначе, то ни Франция философии энциклопедистов, ни Германия философии Гегеля и Шпана, ни Россия философии того же Гегеля и прочих гегелят – не кончила бы дни свои таким кровавым и позорным провалом».[2] Кроме, перечисленных в политическом запале философов, Солоневич вполне осознанно не цитирует других философов, с утверждениями которых он не просто не согласен, в этом случае он остался бы публицистом, но опровергает их, привлекая богатый исторический материал. Вне опоры на отечественную историю все построения Солоневича обращались бы в весьма едкую сатирическую, но все-таки публицистику. Кого же не упоминает Солоневич, и кому он дает ответ, поражающий своей обоснованностью.

Первым в этом ряду, несомненно, стоит П.Я.Чаадаев. Отец русской философии задал направление поисков для многих поколений отечественных мыслителей и удивительно, что самые четкие ответы на самые волнующие вопросы были найдены спустя почти столетие.

Характерная для Чаадаева мыслительная иносказательность была продиктована и политико-цензурными условиями и самим характером этого философа. Естественно, что мыслящий в категориях исторического, а не мистического факта Солоневич Чаадаева оценивал весьма негативно. Уже само умолчание его фамилии при постоянных «ответах» на утверждения Чаадаева говорит о многом.

Если Чаадаев утверждает, что: «Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие известными в других странах и даже у народов, гораздо более нас отсталых». [3] Солоневич, миф об отсталости русского народа подвергает внимательному рассмотрению. Если отстали, то от кого и в чем. В моральном плане мы опережали Византию, в особенности в вопросе о престолонаследии. Различие между византийским и русским способом передачи престолонаследия Солоневич иллюстрирует следующими фактами: из 109 византийских императоров, 74 взошли на престол путем убийства предшественника. В России передача власти путем убийства не прижилась, а смерти скрывались и замалчивались – было стыдно. Даже свержение власти Бориса Годунова получило обоснование только после выдвижения обвинения его в убийстве законного наследника – царевича Дмитрия. [4] Таким образом, легитимная передача власти через наследование престола – не византийская, а русская государственная традиция. [5]

Развитие народа и государственности Чаадаев описывает как определенный этап активных народных действий, служащий сплочению в единую нацию. «У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности без обдуманных намерений. Люди в такое время скитаются по свету и дух их блуждает. Это пора великих побуждений, великих свершений, великих страстей у народов. Они тогда неистовствуют без явного повода, но не без пользы для грядущих поколений», у русского народа ничего подобного не было. [6] «Проглядев» высшее проявление русского духа – создание великого государства - образованный слой, вслед за Чаадаевым, продолжал искать и не находить в России следы культуры аналогичной Западу. Ответ Солоневича на этот миф звучит следующим образом: «Каждый народ мира стремится создать свою культуру, свою государственность и, наконец, свою империю. Если он этого не делает, то не потому, что не хочет, а потому, что не может». [7] Взглянув на карту России, легко увидеть не призрачно-философские построения, а реальные последствия бурных стремлений и кипений народной жизни. Особенностью которых были, судя по географической карте, не «неистовство без явного повода», а продуктивная деятельность крестьянской колонизации огромных пространств неевропейских масштабов. «Очень принято говорить о русской лени, - однако русский народ преодолел такие климатические, географические [8] и политические препятствия, каких не знает ни один иной народ в истории человечества». [9] «Нации не строятся гениями и героями – нации строятся упорными усилиями поколений и поколений средних людей. Гений и герой – это только вывеска, символ, если хотите, то и стимул». [10] «Вот так, из года в год, из поколения в поколение, из века в век идет великая стройка. Она была бы невозможна, если бы люди – как это делала наша книжная интеллигенция – меняла бы свои «вехи», моды и идеи раз в пять лет». [11]

Самобытно отношение Солоневича к признанному идеалу русских историков - «гению Петра I». Для Руссо, Петр извратил русскую историю. Если Руссо отказывает царю в гениальности, считает его таланты подражательными, [12] а Данилевский разделяет в правлении Петра I две части преобразовательной деятельности: оценивая положительно «военную, флотскую, административную, промышленную» и отрицательно культурные преобразования, [13] то для Солоневича Петр I в любом аспекте преобразований – разрушитель России. Причем аргументация Солоневича звучит убедительнее, так как основана и на противоречиях в трудах историков, так и анализом характера Петра. Для Солоневича Петр трус, способный «бросить свою армию накануне боя, будучи заранее уверенным в том, что она будет разбита в пять раз слабейшим противником – это есть трусость - и больше решительно ничего» [14] и бездарный самоучка, занимавшийся всем, чем угодно, но не прямым делом монарха – управлением государством. Воспевание Петра – и сегодня есть воспевания царя, подчинившего народ диктатуре дворянства, нанесшего удар Русской Православной Церкви, превосходящий удар татаро-монгольский и сравнимый с коммунистическим.

Было бы опрометчиво искать только отрицание Чаадаева в труде Солоневича. Как и Чаадаев, Солоневич видит печальные последствия заимствования культуры с Запада. Но виновные в этом у Чаадаева и Солоневича разные. Чаадаев не делает различий, а точнее, не замечает пропасти, разделяющей его и русский народ, а еще точнее, игнорирует это различие. Солоневич разводит по разным углам ринга сам народ и образованный слой, который не есть народ, а только его часть. Заимствования с Запада начинаются с эпохи Петра I и приобретают масштабы губительные для национальной культуры. Если Чаадаев призывает нас самих связывать прерванную нить родства, подразумевая под «нами» дворянство и грядущую интеллигенцию, то для Солоневича подобную нить родства необходимо восстанавливать всему народу: начиная работу по восстановлению роли Православия и заканчивая реставрацией Монархии.

Наконец, полное единство этих философов достигается в оценке декабризма, как пагубного результата заимствования с Запада политических и культурных пристрастий. Но если для Чаадаева заграничный поход русской армии обернулся дурными идеями и гибельными заблуждениями, последствия которых отбросили страну на полвека назад, [15] то Солоневич видит проблему шире. Сам процесс заимствования идей с Запада губителен для России. «С Наполеоном мы справились в полгода, с Гитлером – в четыре, с Карлом Марксом мы не можем справиться уже сколько десятилетий. Шляхетская вооруженная интервенция Смутного времени была ликвидирована лет в десять, со шляхетским крепостным правом Россия боролась полтораста лет». [16]

Если Чаадаев в затруднительном положении констатирует своеобразие российской цивилизации «в пренебрежении удобствами и радостями жизни. <…> Раз мы допустили некогда неосторожность поселиться в этом жестком климате, то постараемся, по крайней мере, ныне устроиться в нем так, чтобы можно было несколько забыть его суровость»; [17] то для Солоневича – загадки никакой и нет. Не было неосторожности или глупости русского народа селиться в подобной глухомани, была суровая правда истории, забросившая нас на задворки удобоземелья и постаравшаяся отправить русский народ в небытие. Тут Солоневич предлагает собственное видение ответа истории русского народа, которое можно охарактеризовать одним словом «не вышло» или двумя словами «накося – выкуси».

Испокон европейской философии с XVIII века известен географический детерминизм. Его «отец» - Шарль Монтескье – установил непреложную связь климата и политической истории народа. Согласно его представлениям, развиваемым в дальнейшем Ж.-Ж.Руссо, размеры России, как следствие, будут иметь развитие чиновничьего аппарата и все это целокупно, обязательно приведет к обнищанию народа и установлению тиранической системы правления. Свобода поэтому в России невозможна. [18] Для Руссо русские и Россия окончательно испорчены реформаторской деятельностью царя-преобразователя и никогда не вольются в семью европейских народов и государств. Для современной дипломатии России размышления Руссо не устарели – уж Руссо они на Западе читали. Это мы можем позволить себе роскошь иметь интеллектуальную элиту не читавшую ни западную, ни отечественную философию – с последствиями пагубными.

Ответ Солоневича Руссо таков: «Русский народ, живший и живущий в неизмеримо более тяжелых условиях, чем какой бы то ни было иной культурный народ в истории человечества, создал наиболее мощную в этой истории государственность», [19] - пишет Солоневич. Если ставить вопрос о важности географического детерминизма в сравнительном аспекте, то «История России есть история преодоления географии России. Или – несколько иначе: наша история есть история того, как дух покоряет материю, и история САСШ [20] есть история того, как материя покоряет дух». [21] Таким образом, географический детерминизм не отбрасывается и не игнорируется. Он ставится в подчиненное, зависимое от воли народа положение, или же, наоборот, приобретает вселенские определяющие масштабы, превращая подвластные его действию народы из субъектов в объекты истории.

В философии Солоневич совершает радикальный поворот от однозначного понимания географического детерминизма, как фактора, однозначно определяющего политическую и культурную жизнь народа, к его новой интерпретации. «Каждая государственность мира, и в особенности каждая великая государственность мира, отражает в себе основные психологические черты нации-строительницы. Ни климат, ни география здесь не играют никакой роли». [22] «Бытие человека определяется его сознанием. Нет сознания - нет и человека. Неполное сознание – неполный и человек. Кончено сознание – кончен и человек». [23] Так же и у народов «дух народа» определяет его поступки. В свете сказанного спросим: «Почему в сходных географических условиях получаются столь разные результаты?» У одних торговых народов возникает искусство (древние греки, возрожденческие итальянцы), но не возникает единого государства (те же примеры). У других возникает Империя, но не возникает искусство (древние римляне, оттоманские турки). Почему евреи [24] и цыгане не предпринимают попыток государственного строительства? «Почему такими неудачными оказались все попытки германизма построить империю? И почему Россия – при всей ее технической отсталости и «географической обездоленности» построила величайшую в истории мира государственность?» Ответить на этот вопрос мы не можем – это честный ответ. Но, рассматривая факт существования на протяжении 11 веков русской монархической государственности, можно провести следующую аналогию: «если у человека не работает, или работает плохо, половой инстинкт, он ни при каких условиях семьи не создаст. Если половой инстинкт находится в порядке, то семья будет создана даже в самых невероятных условиях… Если у народа не действует государственный инстинкт, то ни при каких географических, климатических и прочих условиях, этот народ государство не создаст. Если народ обладает государственным инстинктом, то государство будет создано вопреки географии, вопреки климату и, если хотите, то даже и вопреки истории. Так было создано русское государство». [25] В общем, не мешает и нам понимать, что представляет собой Россия – государство, существующее вопреки всем и всяческим философским и прочим научным теориям. Наше государство, народы которого вопреки второму началу термодинамики, но в полном соответствии с теорией самоорганизации [26] продолжают осуществлять свой государственный инстинкт. Первый русский философ Чаадаев считал, что мы должны дать миру какой-то невиданный урок. [27] Вот мы и даем – существуем в масштабах самой крупной страны мира, с многочисленными народами в прочном симбиозе. У других не получилось – не наши проблемы. У нас получилось – пусть другие смотрят и учатся.