К. А. Чистяков, кандидат исторических наук (Москва)

К. А. Чистяков, кандидат исторических наук (Москва)

Следственное дело в отношении И. Л. Солоневича в архиве ФСБ

Продолжение

В связи с этой доверенностью я посвятил Е[лену] Л[еонардовну] в наши планы, предполагая, что нам как-нибудь удастся осесть в этом имении на правах аренды или управления по доверенности. Однако ничего конкретного из наших разговоров не получилось.

В начале ию[н]я с[его] г[ода], когда Е[лена] Л[еонардовна] вместе с Бабенко (о нем ниже. – К.Ч.) неожиданно приехали ко мне в Салтыковку, я был очень удивлен ее просьбой принять ее в нашу группу: я опасался, что Е[лена] Л[еонардовна] – уже пожилая женщина – не вынесет чрезвычайной физической трудности перехода. Однако на ее просьбу мы согласились»[24].

А вот как трактует эту ситуацию обвинительное заключение:

«Желая использовать Пржиялговскую для более успешного завершения поставленной задачи, Солоневич Иван, зная о ее антисоветских настроениях, пригласил и Пржиялговскую принять участие и примкнуть к группе»[25].

В квартире Пржиялговских собиралась антисоветски настроенная компания, которую Иван Солоневич описывал в своих показаниях:

«Начиная с 1927 года, я приезжал в Ленинград в командировки раз шесть-восемь и всегда останавливался на квартире Пржиялговских. Таким образом, я имел возможность наблюдать общество, которое там собиралось.

Это общество, даже и в его партийной части, было настроено антисоветски. Все разговоры, поскольку он касались общественно-политических тем, носили характер резкой критики мероприятий советской власти, в особенности в области продовольствия и снабжения. Из отдельных членов этой группы могу показать на следующих.

1/ Пржиялговский, Иосиф Антонович, около 45 лет, окончательный алкоголик, настроен явно антисоветски. В разговорах принимал участие, высказывал критику коммунистической партии и советской власти.

2/ Бак – б[ывший] зав[едующий] ленинградским собезом[26]. Рассказывал о том, как он снабжал фондами собеза (мебель, ковры, пианино) всякого рода «нужных людей».

3./ Голубин, Михаил Николаевич, служащий Госбанка, окончательный алкоголик, настроен антисоветски, но это настроение выражалось в брюзжании по поводу продовольственных затруднений.

4/ Мезенев, Сергей Леонидович (или Леонид Сергеевич). <...> В прошлом году Мезенев был, кажется, арестован ОГПУ.

5/ Бабенко, Николай Артемьевич. Бывал в компании у Пржиялговских последние 11/2 – 2 года. Рассказывал о себе, что он – бывший офицер-артиллерист. Неоднократно [давал] сообщения о том, что на Украине голод, что там вымерло около 4-х миллионов людей, читал письмо своего отца, описывавшего продовольственное положение Украины. Резко критиковал колхозные мероприятия советской власти, причем его критика носила некоторый, так сказать, украинско-патриотический характер. В начале ию[н]я с.г. Пржиялговская приехала ко мне в Салтыковку и предложила принять Бабенко в нашу экспедицию по переходу границы, и при этом сообщила, что Бабенко в курсе наших планов. Бабенко заявил, что у него будет 350 долларов валюты, двухстволка, охотничья собака и карта интересующей нас местности масштабом 36 [в д-ме]»[27].

Именно Бабенко и стал тем человеком, который не позволил группе перейти границу. Естественно, упоминаний в деле о нем нет – в том, что именно он был сексотом и всех выдал, сомнений быть не может. Описание всей этой истории с Бабенко в «России в концлагере» совпадает с показаниями Ивана Солоневича. Он подозревал Бабенко в том, что тот является агентом ОГПУ, и эти подозрения подтвердились.

Пржиялговская же повела себя следующим образом:

«Е[лена] Л[еонардовна] уехала в Л[енингра]д, твердо договорившись о своем участии в группе. Приблизительно через 2-3 недели я получил от Бабенко письмо, в котором сообщалось, что Е[лена] Л[еонардовна] «изменила данному обещанию», уехала в Мурманск, где теперь служит Иосиф Антонович, и что, наконец, она дала увлечь себя обещаниями и планами Мезенева. Еще через неделю я получил коротенькую открытку от Е[лены] Л[еонардовны], извещавшую меня о том, что ее планы изменились и что она от участия в этой поездке отказывается»[28].

Затем у нее появились планы побега в Маньчжурию из Благовещенска с Мезеневым, а еще позже – легально (через «Интурист»), когда она узнала, что ее права на имение подтвердились[29].

Выехать через «Интурист» Пржиялговской не удалось, так как она была арестована 13 сентября 1933 г. – через 4 дня после ареста всей группы. Ее муж Иосиф Пржиялговский был арестован 12 октября того же года.

В своих показаниях Иван Солоневич резюмирует:

«Е[лена] Л[еонардовна] всегда производила на меня впечатление властолюбивой, мелочно-хитрой и очень неправдивой женщины»[30].

Подготовка к побегу велась также и в направлении прощупывания почвы на случай удачного перехода границы:

«Нам всем, прежде всего, было необходимо доказать финским властям свою политическую лояльность. С этой целью Никитин в прошлом году вел переговоры с эстонским консулом в Ленинграде о рекомендательном письме к финским властям, разумеется через диппочту, и собрался эти переговоры возобновить 8/9 во время между приездом в Л[енингра]д и отъездом из Л[енингра]да, но не успел, т.к. мы пробыли в Л[енингра]де около двух часов. Во-вторых, я предполагал предложить финской прессе одну-две статьи, которые реабилитировали бы меня, а вместе со мной и остальную группу.

Е.Л. Пржиялговская дала мне рекомендательную записку к своим дочерям в Литве. У нее есть имение, и предполагалось, что мы, м[ожет] б[ыть] и всей компанией, сможем там осесть на землю. Наконец, был проект наладить в каком-ниб[удь] маленьком курорте кефирное производство: я вез с собою кефирную закваску (на марле) первоклассного качества. Финансовую помощь на первых порах обещал Никитин»[31].

Ключевой фигурой в схеме обвинения Ивана Солоневича в шпионаже был еще один его знакомый – сотрудник немецкого посольства Вирт.

Иван Солоневич обвинялся по двум статьям. Первая – 58-6 (шпионаж).

В «России в концлагере» Иван Солоневич пишет о трех допросах и одних показаниях, написанных собственноручно; на самом деле показаний по существу дела было фактически 6 – с 16 сентября по 25 ноября; в чем-то их содержание повторялось.

Там же, в «России в концлагере», Иван Солоневич, описывая ход следствия и допросов, говорит о том, что дело строилось на основе показаний Никитина, которого допрашивали раньше всех – 11 сентября (первый допрос Ивана Солоневича по существу дела – 16 сентября), которого запугивали и который «наворотил совершенно жуткой чепухи, запутав в ней и людей, которых он знал, и людей, которых он не знал. Он перепугался так, что стремительность его "показаний" прорвала все преграды элементарной логики, подхватила за собой Добротина (следователь. – К.Ч.) и Добротин в этой чепухе утоп»[32].

Изучая показания Никитина[33], можно прийти к выводу, что он действительно рассказал все, что знал, причем все выглядит хаотично и не вполне связно. Но именно на основе показаний Никитина стало формироваться дело.

Иван Солоневич же, написав, что отказался что-либо подписывать, а затем и вовсе давать показания, несколько искажает факты – показания он и писал собственноручно, и подписывал написанное следователем; но в этих показаниях он только повторял и подтверждал то, что обозначил Никитин, и не более того.

Но именно в показаниях Никитина следователь сумел найти то, за что можно было бы зацепиться как за «шпионаж»:

«С ней [Т.В. Солоневич] Солоневич отправил ценности, которые имел, и одну пачку фотографических снимков секретного порядка. После неудавшегося перехода систематически Солоневич Иван Лукьянович поддерживал связь с бывшей женой (Иван Солоневич оформил фиктивный развод с Тамарой Владимировной. – К.Ч.) – пользуясь услугами сотрудника Германского Посольства Вирт, который часто посещал квартиру Солоневича совместно со своей женой. Знаю, что через Вирт – Солоневич отправлял секретную корреспонденцию – содержание коей от меня скрывал»[34].

Именно на основе отношений Ивана Солоневича с Виртом следователь Добротин и выстроил линию «шпионажа» Ивана Солоневича в пользу Германии – основного пункта обвинения. Из «России в концлагере»:

«Должен вам сказать, Иван Лукьянович, что ваша писанина никуда не годится. Это все мы и без вас знаем. Ваша попытка побега нас очень мало интересует. Нас интересует ваш ш п и о н а ж»[35].

Первые показания Ивана Солоневича, касающиеся отношений с Виртом, не носили «шпионского» оттенка:

«Знакомство носило чисто семейный характер, однако Вирт интересовался положением советской интеллигенции и положением сельского хозяйства. О первом – я не смог ему рассказать ничего нового, т.к. Вирт живет в Москве уже [?] года, имеет знакомства и довольно сносно говорит по-русски. О втором – я ему рассказывал о положении животноводческих совхозов, в частности о положении в совхозе Качкорке (Киргизия), где я незадолго до этого побывал. Возможность использования этих разговоров в «информационных целях» мне не приходила в голову»[36].

А вот следующие показания, написанные уже следователем и подписанные Иваном Солоневичем:

«По поводу шпионской моей деятельности в пользу Германии могу показать следующее.

Познакомился с сотрудником германского посольства Вирт в конце 1931 или начале 1932 года через свою жену Тамару Владимировну (находящуюся в настоящее время в Берлине). Встреч у меня лично было с Вирт 8. Две у своей бывшей жены в Москве на Беговой ул. – четыре у меня на даче в Салтыковке и две встречи по приглашению Вирт в германском посольстве.

Первые встречи с Вирт не носили никакого определенного разговора – на политические темы. В последующие встречи я информировал Вирт о строительстве в Дагестане – о положении русской советской интеллигенции в материально-бытовом отношении и о тех материальных лишениях, которые испытывает эта интеллигенция. Поведал Вирту о совхозах Киргизии – рассказал о системе управления, причем я подчеркивал текучесть и некомпетентность руководящих кадров, что отражалось на совхозном строительстве, Вирт интересовался системой управления совхозами, и я его информировал о роли и взаимоотношениях директората – партячейки и профсоюзной организации. <...>

Вирт был в курсе нашего перехода границы СССР, вначале, по-видимому, через мою жену – впоследствии через меня лично»[37].

Кроме того, в обвинительном заключении против Ивана Солоневича использовались следующие показания:

«Мой брат Борис присылал мне фотокарточки, на которых были засняты железнодорожные мастерские и разные сооружения, имеющие стратегическое значение. Я часть своих (переправлено с «этих». – К.Ч.) снимков переотправил через Вирт в Германию своей жене для соответствующего использования впоследствии при моем удачном переходе границы»[38].

Подтверждения фактов «шпионажа» были найдены и в показаниях Юрия Солоневича:

«Мой отец Солоневич Иван брал у Вирт деньги в советской валюте, насколько сейчас припоминаю, 2 раза, в сумме от 100 до 400 рублей каждый раз. <...> Солоневич Борис, находясь в Орле, занимался фотоснимками железнодорожных депо и разных сооружений. Фотокарточки направлял моему отцу, для просмотра и оценки работы»[39].

Вторая статья, по которой обвинялся Иван Солоневич, - 58-10 (контрреволюционная пропаганда или агитация). В показаниях Ивана Солоневича (написанных следователем) содержится «явно враждебное отношение» к советскому строю из-за ухудшения положения трудящихся:

«Мои политические взгляды на существующий строй, начиная с 1932 года, приняли явно враждебное отношение. Поводом к этому являлось то обстоятельство, что я не верил в коллективизацию в СССР, а также в благополучный исход пятилетки. Я ждал, что после окончания первой пятилетки наступит улучшение трудящихся, находящихся на территории Советского Союза, – на самом деле, по моему же наблюдению, советская власть дала не улучшение, а ухудшение. Эти обстоятельства заставили меня искать выхода и, начиная с 1932-го года, я сорганизовал группу лиц, которая состояла из меня – моего брата Бориса Лукьяновича (в прошлом привлекавшегося органами ОГПУ за связь со скаутскими организациями за границей и осужденного ОГПУ на 5 лет концлагеря), его жены Ирины Францисковны – своего сына Юрия Ивановича – определенно надо сказать, что эти люди также в силу ряда репрессий к ним, применяемым соввластью (за к[онтр]-р[еволюционную] деят[ельность]), были озлоблены на существующий строй. Единственным положением и выходом для меня и моей группы - это было эмиграция за границу путем вооруженного нелегального перехода»[40].