НАБОЛЕВШИЕ ВОПРОСЫ
«Как ты уже давно знаешь, я считаю твою тактику в отношении эмиграции за последний год – вредной русскому делу… Это – не стройка, а разложение и разрушение»…
(Из моего письма брату, 18 марта 39).
«Если ты не прекратишь недостойной русского журналиста оскорбительной и клеветнической травли верхов белой эмиграции и, в частности РОВС, я буду вынужден немедленно опубликовать резкую брошюру о твоей тактике и постараюсь возглавить движение протеста против твоей разлагающей работы в эмиграции»…
(Из моего письма брату, от 4 мая 39).
«Твой нынешний ультиматум и по форме и по существу глуп уже до степени сумасшествия».
(Самая корректная и спокойная фраза ответного письма брата, от 5 мая 39).
С чувством глубокой душевной боли берусь я за перо, чтобы попытаться ответить на мучительные вопросы: как случилось, что «Голос России» – «Наша Газета» отошла от души русской эмиграции и из исключительной по своему влиянию сделалась не только «одной из многих», но даже отчасти вредной русскому делу?…
Почему еще полтора-два года тому назад братьев Солоневичей встречали во всех местах нашего рассеяния, как любимых друзей, как родных, а теперь имя «Солоневич» – часто символ раскола и оскорбления? {3}
Зачем газета так болезненно и резко ударила по тому лучшему и светлому, что потянулось к семье Солоневичей в течение первых лет ее работы?
Почему даже кровь погибших 3 февраля в Софии не смогла оказаться животворным цементом для создания общерусского национального дела, в котором имя «Солоневичи» было бы окружено авторитетом и любовью?…
Причины этого изменения – вопросы не столько политического, сколько душевного порядка. Здесь дело не в каких-либо чисто политических ошибках, не в ухудшении качества газеты, не в происках недругов, а в каком-то роковом промахе, просчете в оценке души русской эмиграции. Анализ этого просчета выходит за рамки политики и, тем более, полемики. Это – вопрос устоев нашей души. Это наша внутренняя боль, наше мучительное недоумение…
Русская эмиграция, в свое время отдавшая Солоневичам какую-то часть своего сердца, своей привязанности, вправе спрашивать и самих себя, и других: - «так как же это случилось? Почему на нашей любви, на нашем уважении, на нашем доверии не создано что-то большее, чем полемическая газета, все больше вызывающая в сердцах русской эмиграции мучительное разочарование, а часто и глубокое раздражение?»…
ПОЧЕМУ Я ВОЗВЫШАЮ СВОЙ ГОЛОС?
В ряде высказываний, в ряде газетных заметок и статей были отдельные попытки ответить на вопрос о закате славы некогда сильной своим ореолом и своим влиянием газеты… Но эти заметки отрывочны, неполны и обычно полемичны. Они в большинстве случаев фиксируют только факт отхода душевного и политического, но не объясняют этого отхода. А для тех, кто с открытой душой и радостью отдал частичку своего сердца имени «Солоневич», - для тех – это не ответ. И тысячи, и тысячи людей мучительно недоумевают: почему Солоневичи так плохо использовали наше доверие и так мало создали на нашей любви?
* * *
Эта моя статья – никак не полемика. И не самооправдание в моем отходе от газеты. Сотни людей письменно и устно спрашивают {4} меня, почему я отошел от «Голоса России» – «Нашей Газеты». Я почти не отвечаю на эти вопросы. Да и теперь, когда я берусь за перо, - я не коснусь своих личных переживаний, своей длительной и тяжелой борьбы с братом – всего того, что неотвратимо подготовило мой отход от начатого вместе дела.
Здесь я только попытаюсь собрать в одно те причины, которые, по моему мнению, снизили значение газеты и имени «Солоневич» с уровня непререкаемого и окруженного всеобщей любовью авторитета на степень резкого полемического листка, возбуждающего в своих читателях много самых худших эмоций, далеких от справедливости и здорового творчества.
Я прошу рассматривать меня сейчас не как Бориса, брата И. Л. Солоневича, а как политического деятеля, возражающего против определенной тактики данной газеты. Подчеркиваю – никаких идеологических разногласий и личных мотивов в моем отходе нет. Я еще не знаю, как в болезненном азарте полемики объяснит в «Нашей Газете» наше расхождение Иван Лукьянович, и как воспримут это мое выступление друзья и недруги, но я еще раз хочу подчеркнуть, что эти страницы – никак не вызов на бой, не полемика и, тем более, не травля Ивана Лукьяновича.
Даже больше того – я постараюсь тщательно ограничить свои возражения только рамками спора о тактике «Нашей Газеты» в узкой области эмигрантской работы, не снижая значения работы И. Л. среди иностранцев и ценности его творческих идей и анализов советской действительности.
И если после нескольких месяцев молчания я возвышаю свой голос, то я делаю это после больших и мучительных колебаний, видя, что политика травли не только продолжается, но и усиливается. Я считаю эту травлю эмиграции и ее верхов – величайшим вредом и поэтому решаюсь на прямое открытое выступление, исчерпав все другие возможности воздействия.
Мне кажется, что моя точка зрения будет в глазах читателя более убедительной, чем иные, ибо ни в каком случае меня нельзя обвинить во вражде к единственному брату и в идеологических расхождениях. И мне кажется – собственно только я во всем мире и могу взять на себя тяжелую обязанность этого смелого и прямого выступления против тактики газеты, созданной и мной, ибо лично-полемические мотивы здесь не могут играть никакой роли. Я – не враг {5} и не соперник. Мне было бы много спокойнее и выгоднее промолчать и не навлекать на себя гнева громовержца из Берлина, чем подвергнуть себя ударам стрел его не стесняющейся в методах полемики. Но я вижу все вредное влияние поднятой И. Л. травли людей и отрядов, стоящих в русском строю, и хочу ее ослабить, поскольку это в моих силах. Именно потому, что я с горечью убедился на практике, как разрушительна эта политика травли, я хочу вооружить неопытных в журналистике и политических тонкостях людей оружием более объективного анализа высказываний И. Л. Сделать, так сказать, «прививку» против вредного влияния отравляющей тактики «Нашей Газеты».
Очень многие мои друзья – личные и заочные – скажут, что брату морально нельзя выступать против брата. Но иногда бывает, что долг русского человека выше и сильнее личных чувств. Не будь я Солоневичем – я давно уже выступил бы против тактики «Нашей Газеты» и, смею уверить – значительно резче, чем это я делаю теперь.
Уйдя в личную жизнь и промолчав только потому, что человек, на мой взгляд, делающий непоправимые ошибки – мой брат, я всегда буду чувствовать себя униженным в собственных глазах. Да и кроме того, я считаю себя обязанным выступить не против брата, а против его политической тактики. Это не доставляет мне никакого удовольствия, но это – мой долг.
В выполнении этого своего тяжелого долга я хочу опереться не на яркость изложения этой брошюры, не на убедительность доказательств, не на убийственную несмешливость сопоставлений. Я хочу опереться на иное – во что я глубоко верю:
на трезвость ума и справедливость среднего русского эмигранта.
ТРИ ЭТАПА
Историю «Голоса России», как стержня, около которого сосредотачивалась деятельность семьи Солоневичей, можно грубо разделить на три этапа, не вполне совпадающих хронологически друг с другом.
1. Рапорт зарубежной России о подсоветской,
2. Вмешательство в жизнь эмиграции и
3. Попытки организационно-политического творчества в эмиграции. {6}
Первый – это в полном смысле слова блестящий период работы газеты и нашей семьи. Волею судьбы в нас четырех эмиграция приобрела людей, видевших множество самых различных сторон подсоветской жизни, обладавших даром слова и пера, людей, которые не остановились перед трудностями и опасностями работы в эмиграции. В итоге зарубежная Россия получила коллективный рапорт о Родине, - рапорт, много превосходивший и своей полнотой, и своей яркостью то, что было раньше сообщено другими беглецами.
В этом рапорте, правда, не было ничего принципиально нового, но его яркость и чувства, которыми он был пронизан, - покорили сердца зарубежной России. Кроме того, начавшаяся публицистическая деятельность добавила к этому рапорту много анализов и объяснений того, часто противоречивого и путанного, что есть в жизни СССР.
Этот коллективный рапорт как бы приоткрыл завесу, опущенную над тем, что творится на нашей Родине. Проверенные на опыте четырех, выстраданные в лагерях и в советской жизни, анализы и прогнозы «Голоса России» разметали многие иллюзии и туманы, покрывавшие настоящие пружины и корни советской жизни.
Именно этот период – рапорта и анализов советской жизни – привлекли к газете и нашему «коллективному» имени такую любовь и такое уважение русской эмиграции. Поездка моя и брата с докладами по странам Европы еще более усилила этот ореол. Русские люди увидели и, так сказать, проверили «чувство локтя» с теми, кто вырвался «с того света», и этот личный контакт закрепил, казалось, навсегда сердечную и политическую связь эмиграции с Солоневичами.
Лекционное турнэ было кульминацией успеха нашего имени и «Голоса России». Казалось бы, что на почве этого успеха можно было создать то, о чем так долго мечтала эмиграция: что-то объединяющее, регулирующее и направляющее, тем более, что вопрос о «Национальном Центре» был уже поднят. Трагическая гибель Тамары Владимировны и Н. П. Михайлова подняла ореол имени Солоневич на высоту мученического подвига. Решение Солоневичей продолжать борьбу, и та энергия, с которой эта борьба возобновилась и после тяжкой потери, должны были еще более поднять удельный политический вес этого имени в глазах эмиграции.
Но этого не случилось… Надежды русских эмигрантов не сбылись. Кровь погибших не спаяла нас в одно целое. Случилось что {7} то, что обрушило надежды на единение. Блестящие возможности не были использованы… Готовность тысяч и тысяч русских сердец к призыву во имя единения осталась в пустоте. Было допущено что-то, что снизило этот порыв и ледяным душем бестактичности охладило горение массы друзей.
ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ?
Так чем же объяснить такое разочарование, такой отход? Только ли качествами «ame slave»? Только лишь истеричностью эмигрантской массы? Только лишь стараниями врагов, разувавших всяческую ошибку?
Я не думаю этого. Качество русской «женственной «ame slave» теперь сильно изменились. Мы теперь умеем и любить, и ненавидеть, и эти чувства у нас прочны и тверды. За двадцать лет мы не остыли в нашей любви к Родине и в нашей ненависти к большевизму… По-прежнему сильны наши чувства: преданности нашей Церкви, уважения к нашей Династии, презрения к соглашателям и верности Белому Делу…
Так что же так отшатнуло массу эмиграции от «Голоса России» – «Нашей Газеты» и от имени «Солоневич»?
Только ли здесь законы приливов и отливов эмоций? Только ли здесь причиной травля недругов? Только ли здесь вопрос в подозрении на большевицкую провокацию? Только ли здесь узость и недоброжелательство неудачников эмиграции? Только ли здесь консерватизм и пассивность массы и «верхов»?
Я думаю иначе: причиной заката газеты и начатого ею дела послужили:
1. Неверная оценка сил эмиграции и
2. Устремление ударов несравненного полемического таланта Ивана Лукьяновича не в сторону врагов, а в сторону друзей.
СТАВКА НА «ШТАБС-КАПИТАНОВ»
Я вспоминаю, как около трех лет тому назад брат и я сидели в крошечном кабинете ген. Абрамова и разговаривали об эмиграции. «Голос России» насчитывал уже несколько месяцев своего существо {8} вания и «стоял на собственных ногах». Разговор зашел о «людях, сидящих по углам» (по Юриному определению), или о «штабс-капитанах» (по И. Л.). И теперь я отчетливо помню, как предостерегающе говорил ген. Абрамов:
«Вы ошибаетесь, братья Солоневичи, ставя ставку на своих «штабс-капитанов». И эта ошибка может перерасти во вред русскому делу… Вы в эмиграции так недавно, а мы варимся здесь уже много лет. В нашей среде есть всякие люди: и кадровые офицеры, и случайные солдаты времен гражданской войны и штатские. Но верьте мне, - только те ценны для русского дела, кто не спрятался в углы, а стал в какой-то русский строй. Вовсе не обязательно в строй РОВС. Пусть выбрал бы любую русскую организацию: Сокол, нацмальчиков, Красный Крест, группы работы с молодежью, школу или даже театр. Но в каком-то русском строю он о б я з а н б ы т ь.
И если эмигрант за эти 15-17 лет не нашел или не захотел найти себе места в строю – грош ему цена… Другое дело, конечно, если он живет в настоящей дыре, где нет и русских. Тогда у него есть оправдания. Но у других, живущих рядом с нами, этого оправдания нет. Это – дезертиры или полудезертиры русского дела. Не переоценивайте их ценности. То, что вы говорите им о России и что вы зовете их к работе для России, будите их русское сердце, - все это очень нужно и очень полезно. Для людей, заброшенных в забытые Богом уголки мира, ваше горячее слово о России – пища для души. Но люди, находящиеся рядом с нами, будут вам совсем иначе объяснять свой отход от активной русской работы: неудовлетворенностью настоящим, недовольством руководства, ошибками вождей и пр. Может быть, это будет получаться даже правдоподобно… Но присматривайтесь к этим людям, ибо ваша политическая ставка на них может быть не только ошибочна, но и вредна! Своим авторитетом «людей оттуда» вы должны в первую очередь поддержать нас, русских людей, стоящих в строю»…
Я прошу прощения у уважаемого Федора Федоровича, если я вольно обошелся с текстом его слов, но смысл их был именно такой. Суровый, седой генерал говорил нам все это дружески и просто. Брат не был с ним согласен. Я мало знал тогда эмиграцию, да и основную политическую линию газеты вел старший брат…
Газета пошла не по пути советов ген. Абрамова. {9}
Правда, «люди, сидящие по углам», поддержали тираж, дали моральную и материальную помощь. Их оказалось много, до грусти много. И они вовсе не были раскиданы по дебрям Сахары или Парагвая. Эти «одиночки» жили в изобилии у нас же под боком, в городах, где другие сотни и сотни людей стояли в строю и объединенными усилиями делали русское дело – с трудом, с ошибками, но все-таки не опуская рук, не уходя в обоз второго разряда или самовольно увольняясь в запас…
Я встречал этих «одиночек» многими сотнями во всех уголках Европы. Они были или очень милыми, гостеприимными и вместе с тем слабыми людьми, начинавшими уже забывать свой долг перед Родиной и не сумевшими найти себе места в русском строю, или – наоборот: обозленными, самолюбивыми, с большим самомнением. Эти последние в недостатках эмигрантской работы винили всех, кроме себя. Часто в позе гордого одиночества неоцененных светил они уходили в личную жизнь и ждали, когда их позовут к «новой» работе, где они смогут показать себя во всей красе. Черновой работы они не признавали. Им нужно было что-то особое, что пришлось бы им по вкусу. На работу в строю они были не согласны. Им нужна была какая-то «индивидуальная» работа, которая бы их удовлетворила. Но сами себе они найти ее тоже не могли…
Первые «оторвались», «уснули» и все ждали, чтобы кто-то яркий «разбудил» их для русской работы. У вторых чувство долга перед Россией не спало, а было заслонено личными претензиями и требовательностью ко всем, кроме себя самих…
И до совести всех этих «штабс-капитанов» не доходили призывы русских организаций, таких например, как – обращение 4-го съезда Р. Ф. П. («Наша Газета», № 24):
«… Пусть каждый найдет пути вложиться в … освободительную борьбу и прямо или косвенно помочь ей: идейно, материально, технически, кто, чем, и как сможет»…
А сколько было таких воззваний! Сколько у каждого было возможностей включиться в русскую работу!
Но все-таки – и после 15-20 лет эмигрантской жизни нашлось громадное количество русских людей, стоявших вне активной России. {10}
