Н. Никандров (Каракас, Венесуэла)

Н. Никандров (Каракас, Венесуэла)

Иван Солоневич в годы нацистской ссылки

Часть 3

В июне 1942 года Отто Бройтигам, советник Альфреда Розенберга по делам русских эмигрантов, созвал конференцию пронацистски настроенных подопечных. Они должны были продемонстрировать поддержку военным усилиям рейха на Востоке, выступить с призывами к Красной Армии и русскому населению «отказаться от бесполезного кровопролития» перед лицом подавляющего превосходства вермахта. Иван Солоневич даже не рассматривался в числе кандидатов на конференцию: Бройтигам знал, что тот по-прежнему придерживается «неприемлемой» для рейха позиции.

Необходимо сказать о том, что с конца 1941 года в газетах, которые издавали немцы на оккупированной территории Советского Союза, стали все чаще появляться перепечатки «идеологически подходящих» фрагментов из произведений Ивана Солоневича, в первую очередь «России в концлагере» и сборника документальных повестей «Памир». Делалось это без ведома и разрешения автора.

Оккупационная пресса по разным каналам доставлялась в советские «компетентные органы» и тщательно анализировалась на предмет выявления пособников гитлеровского рейха. Постоянное появление имени Солоневича в «фашистских газетенках» побудило Лубянку «поднять» архивные дела, заведенные на него. В середине ноября 1942 года в эвакуированный архив НКВД в город Свердловск поступил запрос из Москвы: «Просим сообщить о наличии материалов на Ивана Солоневича и характере их содержания».

Через три недели на Лубянку поступил ответ: «После бегства в Финляндию Солоневич установил контакты с белоэмигрантскими организациями, а после переезда в Болгарию в мае 1936 года семья Солоневичей развернула активную деятельность на базе фашистских идей, концентрируя свое внимание на объединении сил русской белой эмиграции для борьбы с советской властью. Для этого они издавали газету «Голос Родины», которую распространяли во многих странах среди русской эмиграции и частично перебрасывали в СССР».

После разгрома Германии Солоневич постарался внести ясность в вопрос о публикациях его произведений в годы войны, не желая выглядеть в глазах своих последователей, почитателей и будущих биографов коллаборантом нацистов. «Я тут решительно не при чем, - написал он в статье «Два лагеря» (30.11.48), - и никаких геройских подвигов с моей стороны не потребовалось. Какой-то оборотистый немец, промышлявший в Риге в отделе Пропаганда-Норд, издал три моих книги общим тиражом в 600 000 томов на русском языке и для «востока». Я потом письменно разыскал этого немца – не для того, чтобы получить с него мой гонорар, а для того, что я в том издании решительно не при чем».

Солоневич считал, что «популяризации» своего творчества в России он также обязан НТС: «Партия солидаристов захватила в свои руки в с е русские газеты в оккупированных зонах… Я до сих пор не знаю, из каких соображений это было сделано: из чисто литературных или из политических»…

В 1943 году, 3 февраля, Иван Солоневич, посетил доктора Карка и понял, что происходит что-то чрезвычайно важное. Тот сидел в кресле у столика, вперив глаза в черный рупор динамика (многоволновые приемники были изъяты из обращения), и с окаменевшим лицом слушал речь министра пропаганды Геббельса. Он выступал в берлинском Спорт-Паласе. Карк мрачно взглянул на гостя и сказал:

«Объявлена тотальная война. Капитуляция исключена. Ради победы Гитлера народ должен пойти на любые жертвы. Это означает конец Германии»…

Солоневич просидел до конца выступления Геббельса, выслушал клятву присутствовавших в зале: «Приказывай, фюрер, мы повинуемся тебе!», и вышел, не сказав Карку ни слова.

Повседневная борьба за выживание, добывание пищи насущной, испытания последних лет войны не сломили могучего созидательного духа Солоневича. В «годы Темпельбурга» писатель ни на день не прекращал творческой работы. Он вспоминал: «В ссылке было совсем не плохо, хотя и голодновато: деревня, лес, озеро. Это были самые плодотворные годы моей жизни… Ссылка моя была тем «университетом», какой в старое время проходили старые наши революционеры – только, конечно, наоборот. Я массу читал, думал, писал. Нашел ответы, каких раньше у меня не было. Написал два тома о нас самих: кто мы и как дошли до жизни такой, а также, как нам из этой жизни выбираться. Один том – о победе философии над религией, теории над традицией, революции над Европой: вот и влипли во всеевропейскую питекантропию. Один том о российской прогрессивно-параличной интеллигенции – вот о многотомном и многоликом Бердяеве, который завел нас в нашу дыру».

Солоневич обдумывал новые главы «Белой Империи», записывал на четвертушках бумаги ключевые фразы, по которым в будущем можно будет восстановить весь текст. В эти же годы он настойчиво работал над рукописью, посвященной «сравнительному анализу» гитлеровской и советской тоталитарных систем. Здесь тоже приходилось «шифровать» содержание страниц, посвященных рейху, откладывать доработку и шлифовку труда до более благоприятных времен.

В первой своей статье «после разгрома рейха» Солоневич изложил суть своих размышлений на эту тему, своей «переоценки ценностей»:

«Очень скоро для меня выяснилось, что той Германии, какую нам преподносили в наших университетах – Германии Гегелей, Гете и всякого такого в природе не существует, как никогда не существовало в природе России Лебядкиных, Обломовых, Каратаевых и всяких таких бывших босых и лишних людей. Но страна Гете принимала лишних людей совершенно всерьез. Розенберг списывал целые страницы не только с Достоевского, Чехова, но и из Горького. Словом, на основании всей суммы самой современной науки, философии и стратегии и прочего - немцы готовили войну за более или менее полную ликвидацию всех лишних людей, проживающих на нелишнем для немцев пространстве».

Солоневич в силу особенностей своего характера не любил признавать ошибок, особенно в области прогнозов. Но о своих просчетах в отношении оценки германских проектов для России он сказал без каких-либо околичностей:

«Я не знаю, что Вы читали по поводу немецких планов и немецких зверств на востоке и чему именно Вы верили и чему не поверили. В первое время я не поверил даже своим собственным глазам: нет, не может быть. Оказалось: может быть. Оказалось и еще хуже, - не может быть иначе: Гитлер, как и Сталин, с неба не свалились. Они есть результат предшествующего развития. НКВД, «гениальнейший», партия, колхозы, интернационал – все это было спланировано за десятки лет до Ленина-Сталина. Высшая раса, народ без пространства, сила, творящая право, лишние люди на Востоке, немецкое превосходство во всем и надо всем – было сформулировано за десятки и сотни лет до прихода к власти Гитлера».

Обратил внимание Солоневич и на генетическое различие между немцами и русскими в восприятии абстрактных догм и идеологических установок:

«Наши теории были беспочвенными интеллигентскими теориями, которые даже сейчас, после 30 лет их господства в стране, прошли по народной душе, как вода по гусю… В Германии они то ли выросли из почвы, то ли успели врасти в почву – немцы, все немцы захлебывались от перспектив: икры, каракуля, чернозема, (рабской, - Н.Н.) спины. И мощным клином готовили свое самоубийство. Сейчас в Берлине вместо гегелевского мирового духа сидит сов. маршал Соколовский. А «прыжок из царства необходимости в царство свободы» оказался прыжком в выгребную яму. Попытки построить мир без Бога привели всех нас в Питекантропию».[7]

Если бы нацистам стало известно о его «нелегальной исследовательско-публицистической работе», то, без всякого сомнения, репрессии последовали бы незамедлительно. Чтобы замаскировать свое «враждебное творчество» и предъявить по первому требованию полиции «образцы» литературного труда на просмотр, Солоневич взялся за беллетристику – стал писать приключенческий роман «из подсоветской жизни». Работа над романом была не только творческим, но и ностальгическим процессом. Иван Лукьянович как бы возвращался в Россию, к ее пейзажам, сильным страстям и характерам. В дальнейшем эта незаконченная рукопись (три с половиной главы) ему очень пригодится: в переработанном и тематически «модернизированном» виде роман «Две силы» будет печататься отдельными «фельетонами» в газете «Наша Страна»…

В годы войны Иван Лукьянович лишь однажды предпринял попытку «пробиться» в эмигрантскую печать, предложив в 1944 году через надежного посредника свою работу «Большевизм и крестьянство» русскому издательству в Праге. Попытка Солоневича «спрятаться» под псевдонимом провалилась. Острые неповторимые повороты мысли, своеобразный «задиристый» язык указывали на единственно возможного автора этого произведения. Не обошлось без очередного доноса. Кто-то из редакторов издательства сообщил местному «власовскому начальству» о попытке Солоневича «пробиться» к русской читательской аудитории, и на печатание брошюры был наложен запрет. В определенной степени это была месть: Иван Лукьянович отказался от сотрудничества с генералом Власовым и пропагандистскими органами РОА.

Дважды за период «интернирования» в Темпельбурге навестил Солоневича Всеволод Левашов, которого Иван Лукьянович в 1938 году оставил своим представителем в Софии. С началом войны против Советского Союза Левашов оказался не у дел. Его деятельность в качестве болгарского руководителя «штабс-капитанского движения» запретили.

В поисках заработка он поступил на службу в Дирекцию национальной пропаганды. Всеволод писал статьи для болгарских газет, на которые обратили внимание в Германии. Ему предложили стать представителем «Антикоминтерна», и Левашов согласился. Работа его состояла в том, что ему присылали из Берлина антисоветские брошюры и журналы, которые он распространял в Болгарии. Нацисты платили мизерные деньги, и к концу войны Левашов очень нуждался. Для дополнительного заработка писал аналитические статьи, тиражировал их на циклостиле и «по линии» Дирекции пропаганды рассылал в столичные и провинциальные газеты.

Письменную связь с другом Левашов поддерживал до полного коллапса третьего рейха. Это было отдушиной для Ивана Лукьяновича, возможностью, пусть в «подцензурном режиме», но все-таки обмениваться мыслями «по текущему моменту». Последнее письмо от Левашова Солоневич получил в Темпельбурге в первых числах января 1945 года. К тому времени Всеволод находился в Австрии, откуда не без тревоги следил за событиями в Болгарии, в которую пришла Советская армия. Новая власть приняла декрет о роспуске фашистских организаций и конфискации имущества «коллаборантов».

Другой декрет предписывал провести народные суды над виновниками вовлечения Болгарии в войну на стороне гитлеровской Германии. В стране начались процессы в отношении лиц, причастных к злодеяниям и репрессиям военных лет. Одновременно шла «чистка» государственного аппарата от «враждебных элементов». Сотрудники НКВД и СМЕРШ с особой тщательностью вели розыск активистов эмиграции. Левашов сообщил об этом в Темпельбург, отметив, что чекисты пытались выяснить, где укрыты архивы Ивана Солоневича.

Тем временем ситуация в Померании и Восточной Пруссии все более осложнялась. Иван Лукьянович почувствовал это еще в августе 1944 года, когда английские бомбардировщики нанесли удары по портовым городам на побережье Балтики. Беженцы из Кенигсберга рассказывали, что исторический центр города был сметен ураганом осколков и пожарами. Сильным разрушениям подверглись Данциг и Штеттин. Вокруг Темпельбурга силами военнопленных стали возводить укрепления, устанавливать бетонные надолбы против танков, а на улицах появились баррикады из булыжников и мешков с песком. В административных и школьных зданиях оборудовали пулеметные гнезда. Пожилые фольксштурмисты маршировали по беговой дорожке городского стадиона. Город явно готовился к обороне, а власти не спешили с эвакуацией мирного населения.

Первой – осенью 1944 года - покинула Темпельбург Рут Солоневич. Она узнала от друзей, что ее включили в списки мобилизованных для рытья окопов. Без долгих раздумий Рут позвонила подруге, бывшей однокласснице, муж которой был главным врачом туберкулезного санатория в Центральной Германии, и попросила о помощи. Совершив нелегкое по тем временам путешествие на велосипеде и поезде, Рут уже через два дня работала санитаркой.

Иван Солоневич и другие члены семьи «продержались» в Темпельбурге до середины февраля 1945 года. Только 20 февраля под грохот приближающейся канонады основной массе жителей Темпельбурга начали выдавать маршфебели, то есть путевые эвакуационные документы. Из отдельных реплик ополченцев, которым на этот раз вручили не деревянные (учебные), а настоящие винтовки и фаустпатроны, Иван Лукьянович узнал, что 2-ой Белорусский фронт 19 февраля начал наступление против группы армий «Висла», пытаясь прорваться к Балтийскому морю. Угроза пленения для Солоневичей была более чем очевидной, причем со всеми «негативными последствиями» военного времени. После треволнений по оформлению путевых документов (неарийцам в последнюю очередь!) Солоневичи были включены в многокилометровую «колонну спасения», которой предстояло преодолеть путь в 600 километров до Гамбурга. В очередной раз пришлось бросать имущество, небольшую, но тщательно подобранную библиотечку.

Они покинули Темпельбург вовремя. После небольшой передышки советские фронты - 1-ый и 2-ой Белорусские, 2-ой Прибалтийский продолжили наступление, рассекая немецкие армии. Был взят штурмом город-крепость Кольберг на балтийском побережье и многие другие города, включая Темпельбург (4 марта). По заведенному в Москве торжественному ритуалу, победы советских воинов отмечались салютами, в одной из сводок Информбюро в числе освобожденных от нацистов городов назывался и Темпельбург.

Иван Лукьянович вспоминал:

«В феврале 1945 года мы, - то есть сын с семьей и я, - бежали из Померании на запад. Мы оба – на вело, жена сына с внуком на возике. Вообще: в сравнении с этим побегом наш пресловутый побег из концлагеря ББК в Финляндию был только увеселительной прогулкой. Красная Армия шла в верстах тридцати сзади нас, дороги были занесены сугробами, - а там, где не было сугробов, шоссе обледенело как каток. Наш конь выдохся окончательно. И вот, греемся мы в каком-то придорожном трактире и слышим истерический крик:

«Казаки, казаки!»

Я бросился в дверь. Мимо по деревенской улице с визгом, улюлюканьем и прочим в этом роде скакала орда. Раскосые всадники гнали табуны лошадей. У меня душа медленно сползла в пятки: все-таки попались!»[8]